волхвующих красных нитках. Сначала книга и нитки говорят всю правду, но под конец, в самую решительную минуту, — одну только часть правды, и оттого-то победа остаётся на стороне героя.

В былине Ванька всякий раз обращается с мольбою о помощи к Христу Спасителю, пресвятой Богородице и Николе Можайскому; в азиатском первообразе Гессер-Хан обращается к трём буддийским, благодетельствующим ему, духам, из них два мужеского пола: Боа-Донгцонг-Гарбо — владыка богов; Арджавалори-Удгари — владыка Змеев; и одно женского: Чампо-Дари-Удам — владыка женских злых духов.

Наконец, счастливый результат всего рассказа одинаков и в русской песне, и в азиатской легенде: герой благополучно добывает ту женщину, которую желал; Ванька — свою невесту Марью Волшановну; Гессер-Хан — свою жену Тюмень-Джиргаланг.

Скажем теперь несколько слов про четыре любопытные подробности: прятанье, оборачивание горностаем, волшанскую книгу и перья, данные Могуль-птицей.

Мы сказали выше, что прятанье Ваньки Вдовкина сына в нашей песне, под кроватью Волшана, объясняется необходимым для Гессер-Хана прятаньем в яме, под котлом и покрывалом его врага, волшебника, а также заметили, что такое прятанье при сватовстве — мотив совершенно необычный. Но есть поэтическая произведения Востока, где и этот мотив встречается: это песни буддийцев тюркского племени. В одной песне койбальцев говорится, что красавица Ай-Арег предлагает своему жениху, богатырю Айдолею, такое условие: она три раза станет от него прятаться. "Если ты меня не найдёшь, — говорит она, — тогда твой конь станет моим, а если найдёшь — тогда я твоя, Ты станови на заклад своего коня, а я поставлю себя самоё". По-видимому, это прятанье было одною из форм древнеазиатского сватовства.

Превращение "в горностая" — очень обычный мотив в песнях и сказаниях южносибирских народов. Так, например, в одной песне сагайцев, молодая девушка-красавица оборачивается "горностаем" и прячется "под очаг" (как Гессер-Хан); а богатырь одной катчинской песни, Ай-Канат, точно так же оборачивается горностаем, вбегает в дом, прячется там в угол и слушает, что тут говорят люди.

В тибетской поэме о Гессер-Хане нет волшанской книги, и вместо неё являются "красные волшебные нитки"; но во многих других буддийских поэмах и песнях говорится о волшанских или волхвовательных книгах. Так, в одной песне минусинских татар читаем: "Тут Иедай-Хан повёл богатыря Алтен-Тактая к седалищу, просит его сесть; сам вынул большую книгу, всю исписанную божественным письмом, и указал там место, где сказано, что та старуха, которая помогла ему в беде и сняла его с крюка, была не кто иная, как превращённая красавица Алтен-Бюртюк, самим Творцом назначенная ему в жёны". В другой такой же песне рассказывается, что когда богатырша Кубайко сошла в ад, требовать там головы своего убитого брата, все 9 богов преисподней (Ирле-Ханы) посмотрели в божественную книгу, и увидели, что там прописано уже вперёд всё теперь случившееся: тогда они исполнили просьбу Кубайки и отдали ей голову брата. Но книги эти принадлежат не одному буддийскому времени: они восходят до древнейших эпох, и мы встречаем их не раз, например, и в "Шах-Намэ". Здесь не только победы (жрецы-огнепоклонники, знахари, мудрецы и гадатели), но и частные лица при каждом сомнительном случае, при каждом затруднительном вопросе глядят в волшанские, но уже астрологические книги и отыскивают там ответы на всё, что им нужно узнать. Примечательно, что иногда эти книги называются индийскими. Так, например, царь Феридун (один из древнейших мифических царей персидских сказаний) справляется с этими книгами, чтобы узнать судьбу трёх своих сыновей; кайсарский вельможа Мирин, желая получить в супружество царевну, "пошёл за книгами, принёс их, положил на стол, вместе с таблицей созвездий и своим гороскопом и стал рассматривать их"; перед сражением в персидском и туранском лагере рассматривают свои книги; когда царь Кей-Хозру, задумав оставить престол, не хотел больше никого к себе допускать, в его столицу стали отовсюду стекаться астрологи, управители областей, начальники всех стран со своими звездочётными индийскими книгами и таблицами, и старались раскрыть тайны неба.

Что касается до перьев птицы Могуль, то это равномерно подробность, восходящая до времён глубокой древности. Как на один из старейших прототипов нашей песни можно указать на рассказ в "Шах-Намэ" о птице Симург и её пере. Когда родился Зал (впоследствии отец Рустемов), отец его, богатырь Сам, пришёл в ужас и негодование, увидав, что у него волосы на голове — белые. Он не захотел держать его при себе и велел унести куда-нибудь подальше. "Есть на свете гора Альборз, — продолжает "Шах-Намэ", — она лежит близко к солнцу и далеко от толпы людской. Там-то было гнездо птицы Симург; она жила там вдали от мира. Посланные оставили младенца на горе и воротились назад. Младенец пролежал так целый день и целую ночь без покрышки: то он сосал себе палец, то кричал. Между тем проголодались птенцы Симурговы; могучая птица поднялась из гнезда на воздух и увидела младенца, которому нужно было молоко и который оттого кричал". Симург сжалилась, снесла его в своё гнездо и там стала воспитывать его вместе со своими птенцами. Впоследствии, когда он сделался уже юношей, Сам, вследствие сна и увещания мобедов, пошёл на гору Альборз и привёл оттуда с собой назад своего седоволосого сына Зала. Прощаясь с ним, птица Симург дала ему одно перо своё и сказала: "Если когда-нибудь тебе будет грозить опасность, брось только это перо в огонь, и ты увидишь мою силу. Я тотчас же прилечу чёрным облаком и унесу тебя, цела и невредима, сюда". Впоследствии это перо Симурга пригодилось Залу при рождении сына его Рустема. Роды были трудные: мать Рустемова, Рудабэ, почти умирала; тогда Зал бросил в огонь перо Симурга, птица тотчас явилась и научила его, как помочь разрешение от бремени. Конечно, содержание этого рассказа совершенно иное, чем в пашей песне о Ваньке Вдовкине сыне, но есть некоторые общие мотивы. Птица Симург живёт со своими птенцами; она впервые видит героя рассказа тогда, когда эти птенцы голодны; покровительствует ему, даёт своё перо, посредством которого должны совершиться чудеса: всё это мотивы, равно встречаемые в нашей былине и в "Шах-Намэ". Ясно, что оба рассказа имеют один общий источник, восходящий до времён глубокой древности, но что с течением времени подробности изменялись и рассказ служил для разных целей. Здесь можно ещё прибавить, что первоначальный рассказ о призывании благодетельной птицы посредством оставленного ею пера был впоследствии в большом употреблении в восточных рассказах, особенно в буддийское время, и