Искренность своей благодарности князю Таврическому Суворов, однако, не стал скрывать в письме к пятому адресату, избранному им в качестве поверенного своих чувств по отношению к своему патрону. Это письмо к В. С. Попову, тоже уже знакомому нам. Вот оно:

Казалось бы, в этом сумбурном, отрывистом письме он излил чувства свои до конца, но столь нервная, столь легко возбудимая психика быстро успокоиться не могла. И вот на следующий день, 9 ноября, он снова пишет В. С. Попову послание сугубо деловое, речь идет о такой прозаической вещи, как деньги. Суворов уже подписал по всей форме письмо, и вдруг клокочущее в глубине сердца чувство снова прорывается на бумагу:

Еще через два дня Суворов поздравлял Потемкина со сдачей на капитуляцию Бендер – событием важным, но в сравнение с Рымником никак не идущим. Полководец писал так:

Такова уж была мера его благодарности Потемкину, мера, делающая честь им обоим.

Интересно и то, какое впечатление эта победа оказала на ход мыслей Екатерины II и… Суворова. Все тот же пунктуальный А. В. Храповицкий заносит в свою тетрадь:

А вот что пишет в ноябре наш герой своему приятелю, любимцу императора Иосифа II принцу Ш. Ж. де Линь:

Многое в тот месяц казалось ему возможным. Хотя письмо было шутливым и было ответом на шутливое же письмо принца, но Суворову теперь казалось все по плечу и он, смеясь, пророчествовал полусерьезно, веря в улыбку счастья, его озарившего:

«Слава обоих наших Юпитеров, Северного и Западного, и Антуанетты, подобной Юноне, обоих князей наших и собственная наша с тобою слава, как некий гром наполнит нас мудростию и мужеством…»[920]

Он пророчествовал, а бесстрастная богиня Судьбы уже отсчитывала последние месяцы жизни Юпитера Западного: тяжело больной император Иосиф II умрет уже 9 (20) февраля 1790 г. в Вене; пройдет полтора года – и один из «наших князей», Г. А. Потемкин, умрет 5 октября 1791 г. в молдавской степи. К этому времени русско-австрийский союз развалится со смертью Иосифа II, и его брат Леопольд II будет уже вступать в союз с ненавистной австрийцам Пруссией для войны с революционной Францией. «Антуанетта, подобная Юноне», сестра обоих австрийских монархов, 10 августа 1792 г. вместе со своим мужем Людовиком XVI лишится короны Франции, а через год будет гильотинирована. Другой же князь, принц Кобургский, в июле 1794 г. проиграет французам битву при Флерюсе, и трехцветный флаг взовьется не только над Брюсселем, но и на берегах Рейна и не покинет их двадцать лет. А еще через два года в начале ноября в Зимнем дворце смежит очи Юпитер Севера, императрица Екатерина II, а «мальчик» Константин никогда не покинет Севастополь, чтобы воссесть на трон в Царьграде. А Суворов все еще будет жить, и промозглый осенний ветер новгородских лесов будет биться о стекла его ссыльного кончанского дома, словно суровый тюремщик, напоминающий узнику, что глупо стараться предугадать расчеты Судьбы. Но все это будет потом, а сейчас Суворов стоит на пороге 1790 года, за которым ожидает его новая слава – слава Измаила.

Заканчивался 1789 год, и несмотря на одержанные в нем Суворовым две блестящие победы, было в уходящем году что-то непривычно опасное, что-то, от чего почва слегка колебалась под ногами, а на политическом небосклоне все более и более сгущались грозовые тучи. Далеко на Западе Европы в самой середине лета, 14 июля, в славном городе Париже, столице Французского королевства, произошло событие, ни с чем совсем не сообразное: простой народ, санкюлоты – голоштанники, смиренные мастеровые ремесленники, вечно задиристые студенты и даже почтенные буржуа ударили в набат по колокольням многочисленных парижских церквей. Скопом поднялось трудовое предместье святого Антония, и вся эта народная громада, уже несколько месяцев на все корки поносившая трутней аристократов, королеву-австрийку с ее придворными любимчиками и даже совершенно безвредного короля Людовика XVI, тучей двинулась к королевской крепости – тюрьме Бастилии. Той самой, которую триста лет назад возвел на окраине столицы мудрейший король Людовик XI. Возвел исключительно из соображений успокоения духа добрых и легкомысленных парижан. И вот теперь добрый народ города Парижа прикатил к крепости позаимствованные из арсенала пушки, навел их на крепостные ворота, пригрозил разнести их, если не откроют и не спустят подъемный мост. Присланный исключительно для успокоения горожан полк королевской французской гвардии почему-то успокаивать их не стал, а примкнул к разгоряченному народу, чьи самые отчаянные сыны уже переплыли крепостной ров и стали рубить цепи подъемного моста. Видя все это, комендант Бастилии сообразил, что артиллеристы его охлаждать народные страсти не станут и. приказал открыть ворота. Народ толпой ворвался в крепость-тюрьму и отблагодарил коменданта за колебания и промедление, насадив его голову на пику и до позднего вечера нося ее таким оригинальным образом по улицам столицы.