Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пули — словно мухи. Головокружительная скорость, с которой наступал конец. Ещё и ещё. Свёрнутая шея. Ощущение свербящего неприятия. Его тело становилось раз за разом искорёженным, дырявым, истерзанным. Все они — просто игрушки для Цербера, тогда зверь не вёл им счета, Аластор — тоже, но теперь ему пришлось осознать сколько было тех, кого он уничтожил.
Снова расстеленное до горизонта полотно Белизны. Холод и тошнотворный страх. Со стороны они казались такими обезличенными, наряженные в янтарные формы деревянные солдатики. На деле у каждого из них была своя история, своя судьба, целая жизнь, которая резко обрывалась. Повторяющееся раз за разом чувство обретения конца. И этот протест, это неприятие — Аластор никогда не испытывал страха перед смертью, а теперь переживал его десятки раз подряд. Если бы они застрелили его там — если бы только у кого-то из них хватило на это зубов, Аластор бы умер без сожалений, он тогда искал смерти, звал её, а она не приходила. О нём бы никто не вспомнил, ничего бы не перевернулось в мире, но теперь, снова и снова проваливаясь в сугробы Белизны, каждый раз он ощущал, как крошится вселенная, как друг за другом приходят концы света. Словно фейерверк из сотни маленьких «Пандор».
Битва возле поезда, кажется, наконец, завершилась. Он не выдержал: Персефона, дай мне минуту…
Она прервала свою экзекуцию. С задором посмотрела на него: «Уже готов сдаться?»
Нет… дай мне немного времени.
«Мы даже не дошли до того периода, когда ты работал смертью».
Я знаю. Мне нужно немного отдохнуть.
Она согласилась. Задумчиво смотрела на него, словно хотела испытать, на что ещё он способен.
«Тебе интересно узнать, скольких всего ты убил за свою жизнь? — спросила она. — Хочешь знать, через сколькое тебе ещё придётся пройти? Может, лучше сразу отказаться?»
Я — калека, Персефона, — ответил ей Аластор. — Когда ты хромаешь на одну ногу и тебе надо подняться по лестнице, самое главное — не смотреть наверх, иначе не сможешь идти. Ты смотришь под ноги… и медленно взбираешься.
Она довольно улыбалась. Подождала ещё немного. «Готов продолжить?»
Да… пойдём, — согласился Аластор.
И они пошли дальше. От уже пережитого наёмник и забыл, что ещё ждало его впереди, кто должен был стать следующим. И тут он почувствовал страшный жар и тёплые объятья смерти у себя в груди.
Алкиона… — прошептал он.
Она была так слаба, теряла сознание, падала в круговорот своего скорого конца. Аластор прошёл чуть дальше необходимого, он понимал, что от этого будет только больнее, но ему ужасно хотелось дотронуться до неё, понять её, прочувствовать, он был согласен вынести большую боль лишь ради того, чтобы облегчить её мучения, не столько физические, сколько сердечные.
Алкиона, с ними все будет хорошо… — прошептал он.
Этот горячий лихорадочный страх. Высокие волны алой агонии. Шершавые языки лживого сна. Скоро она провалится в него, окажется взаперти. Эта порабощающая слабость. Лавина, что скроет её под собой, но ещё долго не отпустит.
Вдруг смерть резко вонзила пулю им в голову. Быстро, молниеносно, пронзительно. Ещё больший жар, только теперь проходящий прямо через лоб, порождающий такие страшные саднящие ожоги.
Всё сейчас закончится. Я найду их, я позабочусь о них. Они будут жить, — сказал он ей, сказал самому себе.
«Она не услышит тебя», — холодно изрекла Персефона.
Я хотел ей помочь. Не хотел убивать её просто так…
«Никакой разницы для меня, — ответила смерть. — Не нравится — уходи сейчас».
Нет. Я пойду до конца. — Упорно повторил Аластор. — Кто там дальше? Мантикор?
Едва он успел спросить, как вновь оказался в том подвале. Хаос жуткого безумия, желание идти прямо навстречу гибели. Они стояли лицом к лицу, держали револьверы под челюстью. В нём трепетало предчувствие. О, как он хотел смерти! Как он ждал её… ждал чего-то возвышенного, исполненного смыслом. Чтобы всё было правильно, чтобы они оба пали одновременно. Мантикор обожал Аластора, он любил его всеми осколками своего разбитого сердца. Он хотел стоять с ним плечом к плечу. Хотел, чтобы они убили друг друга, чтобы сделали это вместе, чтобы объединили свои судьбы в едином броске в пропасть.
Выстрел. Неожиданный. Предательский. Странное осознание подножки, подставы, обмана. Беспомощность. Всегда эта зудящая беспомощность. Он упал сразу, упал прямо навстречу смерти и провалился в её кипящий чан.
Я смогу найти его в Аиде? — спросил Аластор, оторвавшись от Мантикора, когда всё завершилось. — Он серый? Где он?
Персефона задумалась на миг, словно проверила невидимые списки.
«Нет. Он сразу ушёл в Тартар, — ответила она. — В его жизни не было жалости. Он просто убивал».
У него не было выбора. Так же, как и у меня, — возразил Аластор.
«У каждого есть выбор. И он свой сделал».
Они шли дальше и дальше. Аластор видел их всех. Видел старика у вокзала — отца Лаэртеса, сумасшедшую Лиссу, мальчика-газетчика. Он чувствовал каждого из них. Раз за разом, чувствовал на себе их боль, иногда покорное смирение, но чаще всего нежелание и непонимание. Страх. Постоянный страх перед смертью и всегда этот нелепый вопрос: «И это конец?», он не успевал прозвучать в их умирающем сознании, но Аластор успевал услышать то, как он поднимался откуда-то изнутри. Были бесчисленные бедняки, бродяги, проститутки, полёгшие от руки Убийцы Обреченных. Иногда он просил смерть остановиться, но больше она не предлагала ему прекратить. Они прошли с ней рука об руку сквозь «Чёртово Колесо» и несколько сотен тех, кого он убивал в «Скиесе», казалось, им не будет конца. Аластор не помнил уже и половины своих жертв, и уж точно тогда не мог представить, каково им было умирать. В те годы он был моложе, он воспринимал убийство, как своё ремесло, и никогда не сожалел о содеянном.
«Ты чувствуешь раскаянье сейчас?» — спросила его Персефона.
Да… — он едва находил в себе силы отвечать ей. — Я признаю твоё главенство.
«Это ни к чему. Для меня важнее, чтобы ты признавал свою вину». Она проводила его вперёд и вперёд, всё чаще позволяя отдыхать. Аластор знал, что с ним ничего не случится. В конце концов, он был уже мёртв. Значит, ни одна усталость не могла вылиться в пагубные последствия. Но он чувствовал, как слабел. С каждым разом переживать их смерти становилось всё сложнее. В конце концов, они добрались до его первой жертвы — до связанного человека в «Скиесе».
Я посмотрел ему в глаза, — вспомнил
