первый охотничий трофей доставил удовольствие Минакову – как «автору». Цигельницкому – как начинающему коллекционеру шкур, Мамаю с Блудным – как любителям нерпичьего мяса. Впрочем, все мы тоже не остались без угощения – на ужин была подана жареная печень нерпы, лакомое блюдо, которое многие ели впервые. Правда, каждому досталось по крохотному кусочку.

8 июля

Снова лето. Солнце светит в глаза. Воздух не шелохнётся. Это спокойствие после пурги ощутимо, как примирение после ссоры. Многие из нас особенно рады хорошей погоде: поддавшись уговорам Бабенко, мы постриглись под машинку, и головы стали изрядно мёрзнуть.

На днях к нам прибывают с Большой земли гости. Трёшников распорядился подготовить одну из палаток под «гостиницу». Мы стараемся оборудовать «гостиницу» со всеми удобствами, хотя для новичков на льдине они могут показаться весьма сомнительными.

Солнце приводит наши грузы в полный беспорядок. Мы снова и снова перетаскиваем их, спасая от всё прибывающей воды. Надо сказать, что не один из нас уже принял холодную ванну в снежницах, дно которых «коварно скользко». Уже возле нескольких палаток развешаны куртки, брюки и бельё, вымокшие после «купания».

Кончился трудовой день. Солнце заглянуло в окна кают-компании, окрасив все предметы в золотистые тона. Чуть потрескивает горящий в камельке уголь. Слева от входной двери висит очередной номер стенгазеты «Во льдах». Редакционная коллегия жалуется на отсутствие материалов, а литературно-художественный отдел «Сосулька» приобрёл своих постоянных художников и поэтов. На большой доске, обтянутой кумачом, поблёскивают иллюстрации фотохроники ТАСС. Рядом с ней виднеется длинный коричневый ящик, в который помещён так называемый инспекторский батометр – предмет постоянных забот метеорологов. На стенах повсюду развешаны синоптические карты. На большой карте Центрального полярного бассейна тонкой ломаной линией пролёг путь дрейфа, и, когда Попков с карандашом в руке готовится нанести очередную точку местоположения нашей льдины, его немедленно окружает группа любопытных. В углу на полках теснятся выстроенные рядами книги нашей библиотеки, тускло поблёскивает чёрным лаком пианино, совершившее далёкий путь через океан на полюс. Мягкие ковры устилают пол – за их чистотой особенно тщательно следят дежурные по станции и «директор клуба» Бабенко. В этом уютном, тёплом домике в вечерние часы собираются все, кто не занят на вахте или неотложной работой. На столе сверкает своими начищенными боками самовар, ещё белеют последние неубранные чашки. Но вот ужин закончился.

Любители шахмат поспешили засесть за партию в окружении многочисленных болельщиков, горячо переживающих развернувшуюся битву. Положение на доске всё время меняется, но о том, кто побеждает, нетрудно узнать по интонациям игроков.

– А мы вот хлопнем ладью, – язвительно сообщает Канаки.

В голосе его звучит торжество. Но, видимо, оно не долговременно. Фортуна обратила свой благосклонный взор на его противника Яцуна.

– Простите, Василий Гаврилович, – ехидно замечает он. – А вот куда пойдёт теперь ваш ферзь? Не чувствует ли он себя плохо?

По многозначительному молчанию Канаки нетрудно догадаться, что ферзю действительно стало неважно.

Но особенно шумный народ – любители домино. Из угла, где сидят Трёшников, Кунченко, Дмитриев и Минаков, несётся такой треск, что порой кажется – вот-вот разлетятся вдребезги костяшки. Ожидающие своей очереди сочувствуют только выигрывающим, так как это приближает время их вступления в игру.

За одним из столов углубился в чтение газеты Платон Платонович Пославский. Он так увлечён какой-то статьёй, что самые громкие вечерние шумы не в силах отвлечь его внимания.

Цигельницкий, назначенный библиотекарем, возмущённым тоном что-то объясняет Кузнецову. Видно, опять «зачитали» книгу, и его попытка отыскать пропажу потерпела неудачу.

Разговоры становятся оживлённее, и только в коротких паузах слышно, как колотится за стенами ветер, гудя в растяжках радиомачт, да покряхтывает лёд.

Но больше всего в такой вечер любят петь. Обычно начинает Лёша Бабенко, хотя Разбаш утверждает, что ему лучше петь в… балете…

Песни выбираются всё лирические, задушевные…

Наше старенькое пианино играет не последнюю роль в таких вечерах.

Кто-то просит:

– Давай попробуем «Полярный вальс».

Эта песня рождена здесь, на льдине. Я медленно перебираю клавиши.

В палатке тепло нелегко удержать.

Брезентовый пол покрывается льдом.

Но кто в ней не пожил, тому не понять,

Как дорог этот дом…

Облокотившись на руку, еле слышно подпевает Малков. Змачинский, склонившись к роялю, чуть притопывает ногой в такт музыке. О чём-то задумавшись, смотрит в окно Яцун, покачивая головой. Тихо плывут голубоватые кольца табачного дыма. А ветер всё шумит, что-то громко напевая, словно и он решил присоединиться к нашему хору, самому северному хору на Земле.

9 июля

Чем дальше продвигаемся мы на север, тем «круче» уменьшается глубина океана.

– Сегодня уже 2273 метра, – говорит Шамонтьев, протягивая Трёшникову маленький листок с результатами последних наблю- дений.

Итак, океан становится всё «мельче», а наша льдина – меньше. И надо сознаться, что второе обстоятельство нас беспокоит значительно больше. Мы теряем кусок за куском от первоначального ледяного поля. На плане, лежащем перед Трёшниковым, оно выглядит очень несимпатично. Большие пятна голубой краски указывают на озёра талой воды, покрывшей льдину. Вдоль и поперёк её тянутся трещины. Льдина превратилась в неправильный многоугольник – едва ли не одна треть её апрельской величины.

10 июля

Летим за грузами, которые привёз лётчик Перов на подскок. Сверху открываются широкие реки чёрной, какой-то мёртвой – от отражённого в ней пасмурного неба – воды. Плавают белые пластины битого льда. На одной из них, похожей на ровный, будто высеченный из мрамора прямоугольник, виднеются два неподвижных тёмных пятна. Однако при приближении вертолёта они зашевелились и мгновенно исчезли. Это – нерпы. Местами с вывороченных торошением льдин свисают густые лохмы диатомовых водорослей. Они обычно развиваются на нижней поверхности морского льда – в карнизах, впадинах и углублениях, – образуя довольно широкие скопления растительности, сантиметров до пятнадцати в диаметре. Значит, и здесь, в этих высоких широтах, идёт массовое явление так называемого «цветения льда».

Вместе с Перовым в лагерь прилетела группа учёных – профессор-микробиолог А.Е. Крисс, доктор географических наук, гляциолог (ледоисследователь) П.О. Шумский и аспирант Б.И. Втюрин.

12 июля

Итак, с приездом Крисса я становлюсь морским микробиологом. Мой новый шеф – заведующий отделением морской микробиологии и электроники Института микробиологии Академии наук Анатолий Евсеевич Крисс – небольшого роста, подвижный человек с тёмным лицом, тонкими усиками над верхней губой и ясными чёрными глазами, поблёскивающими из-за больших круглых стёкол в тонкой золотой оправе. У него учёнейший вид, с которым гармонирует неторопливая, уверенная речь человека, точно знающего, чего он хочет, необыкновенно вежливого, твёрдого и волевого.

С самого