– В самом деле? И кто же это так распорядился? Я требую немедленного ответа!

– Ваша супруга, государь, королева.

– Да что ж эта баба вечно не в свое дело лезет… И не нужно так на меня смотреть, любимая, – я это про твою официальную деятельность. Королеву я ругать могу, и в то же время моя любовь к своей прекрасной жене все так же сияет, не подверженная порче…

– Чего, муж мой, к сожалению нельзя сказать о той несчастной девушке.

– Я и ее не портил – ни единого раза!

– Тегол, да ты хоть саму ту картину-то видел, будь она проклята?

– Лишь однажды, дорогая, поскольку ты сразу же сожгла единственную копию. А художник – кстати, когда ты вот так грозишь пальцем, тебе это очень идет – с той самой поры не выходит из депрессии…

– Скорее от испуга никак не отделается, – заметил Бугг.

– Тегол, давай вернемся к этому твоему имперскому штандарту…

– Только не начинай заново, Брис. Я думал, мы с этим уже закончили. Он очень мил и весьма уместен…

– Вот только вокруг него никого не сплотить!

– Брис, если армию нужно срочно сплачивать вокруг штандарта, дела у нее в этот момент, надо полагать, совсем плохи. Где ж ей тогда и укрыться, если не под королевской кроватью?

– Вместе с прочими курами, – добавил Бугг. – Очень мудро, государь.

– Обождите, – вмешалась королева. – Когда ты говорил о «единственной копии», это что имелось в виду?

– Брис! Срочно сплачиваемся!

Истекая по`том под ярким солнцем, королевский брат фыркнул – как же он, однако, скучал сейчас по тем временам. Безалаберный двор короля Тегола так от него далеко! Он снова сощурился на штандарт – и улыбнулся.

К нему подъехала Араникт, натянула поводья.

– Принц, я рада видеть, что вы улыбаетесь. Что вас так развеселило?

– Ничего, атри-седа. Я хотел сказать – ничего важного. Нас догнали к’чейн че’малли – все-таки разношерстный у нас вышел альянс, не думаете? Впрочем, не обращайте внимания. Мы едем вместе – я намерен официально познакомиться со своим новым начальством.

Женщина нахмурилась.

– Разве это не парочка обычных морпехов? Титуловать можно кого угодно, это еще не повод, чтобы они ожидали подчинения от принца, не говоря уже о королеве Болкандо.

– Геслер и Ураган – отнюдь не обычные малазанские морпехи, Араникт. И я это сейчас не про их новые титулы говорю.

– Кажется, я с ними незнакома.

– Буду рад вас представить друг другу, если не возражаете.

Знаменосец отъехал на двадцать шагов вперед, они следовали за ним бок о бок, копыта лошадей стучали глухо, словно под ними была пустота.

– Брис, ты слышишь?

– Мы едем сейчас по дну древнего озера, – сказал он. – Нередко бывает так, что озеро не исчезает, просто уходит под землю, что, я думаю, некогда здесь и случилось. Но теперь…

– Вода ушла совсем.

– Да. Ушла.

– А мы не провалимся?

Он лишь пожал плечами.

– Значит, положиться нельзя уже ни на что.

– Прости меня, Араникт. Я последнее время совсем про тебя забыл.

– Да, совсем.

За спинами у них разворачивался эскорт – тридцать синецветских копейщиков в идеальном строю. Брис подумал о том солдате, которого лишился – во имя любви, и это не пустые слова. Хенар Вигульф был сейчас с Охотниками за костями. И даже если окажется, что я послал его на смерть… не думаю, что он меня за это проклянет.

– Я не очень умею справляться с горем, Араникт. Когда умерли родители, думается, если бы не Тегол с Халлом, я бы этого не пережил. Куру Кван как-то сказал мне, что горе – оно не про тех, кто ушел, но про тех, кто остался. В нашей жизни словно бы зияют открытые раны, и они никогда не зарастают полностью, сколько бы лет ни миновало.

– Так значит, ты горюешь – по адъюнкту и Охотникам?

– Странно, да? Эта женщина… к ней трудно испытывать приязнь. Проявления человечности она считает слабостью, разновидностью капитуляции. Обязанности поглощают ее целиком, поскольку ничего иного она себе попросту не позволяет.

– Я слышала, – сказала Араникт, – что у нее была возлюбленная. Которая умерла, спасая Тавор жизнь.

– Только представь себе, какая рана от этого осталась.

– Брис, никто не стремится к тому, чтобы не нравиться. Но раз уж иначе нельзя, можно добиваться чего-то еще. Например, уважения. Или даже страха. Но варианты постепенно исчезают, незаметно для тебя самой, остается совсем немного, и тогда понимаешь – ты именно то, что ты есть.

Брис поразмыслил над ее словами, потом вздохнул.

– Нужно было сделать усилие, чтобы она мне понравилась. Найти в ней что-то – помимо ее компетентности, помимо даже этого ее упрямства. Что-то такое…

– Брис, о чем именно ты сейчас горюешь? О том, что не сумел отыскать в Тавор причин, ради которых тебе стоило бы за ней последовать?

Он кашлянул.

– Нужно было давно с тобой все это обсудить.

– Ты был слишком занят – тем, что молчал.

– Я держался с ней рядом – пока это еще было возможно. Словно умирающий от жажды путник – была ли она моим спасением? Или всего лишь миражом? – Он покачал головой.

– Но мы ведь не повернем назад?

– Нет.

– Мы пойдем до конца.

– Да, и поэтому мне нужно скрывать свою неуверенность – от собственных командиров, от солдат…

– Но только не от меня, Брис.

Он повернулся, чтобы взглянуть ей в лицо, и поразился, увидев на ее пыльных щеках полосы от слез.

– Араникт?

– Не обращай внимания, – ответила она, словно сердясь на себя саму. – Брис, хочешь ли ты сделаться таким же, как она? Чтобы твои обязанности целиком тебя поглотили?

– Конечно же, нет!

– А за то время, что мы шли вместе с Охотниками, что адъюнкт тебе дала?

– Не то чтобы много…

– Ничего, – отрезала она. – Ничего, кроме молчания. Всякий раз, когда тебе требовалось что-то еще, она отвечала молчанием. Брис, ты уже не первый день почти ни с кем не разговариваешь. Не надо принимать на себя чужие раны. Не надо.

Устыдившись, он перевел взгляд вперед. Вдалеке сквозь дымку темнели пятна легионов, а небольшая группа, в которой были как ящеры, так и люди, сейчас сближалась с ними.

Когда Хранитель Имен явился за мной, море стекало с него подобно слезам. Но я этого не видел. Я был мертв. Видения нашли меня только после того, как я возродился. Я вижу несчастного Рулада Сэнгара, который лежит, раненый и обездвиженный, на окровавленном полу, взывая к своим братьям. Вижу, как братья от него отворачиваются. Вижу собственное тело, осевшее у подножия престола. И своего короля, в мертвой неподвижности застывшего на троне.