Черт, кто все эти люди???

Я ошалело поворачиваюсь к Терезе, которая смотрит куда-то за мою спину. Естественно, на Доминика. Не успеваю я высказать свои претензии, как его губы находят мои, руки обвиваются вокруг меня, а пальцы застревают в моих волосах. В буквальном смысле, потому что я в последний раз расчесывалась в Саскачеване.

– Ты пришла! – говорит он, переведя дыхание, хватает с подноса два бокала и протягивает один мне.

– Какого черта, Ник? – взрываюсь я, одним глотком осушив бокал.

Мне требуется не меньше минуты, чтобы восстановить мыслительные способности после этого поцелуя и вспомнить, за что я на него злюсь.

– Почему ты не отвечал на сообщения?

Он непонимающе таращит глаза.

– Я ответил: встретимся здесь, и вот пришел.

– Да нет же! От тебя не было ни слова, с тех пор как исчез из поезда! Я думала, ты меня бросил!

– Бросил? Ты с ума сошла? Я оставил записку. И ответил на сообщения и письма, как только смог зарядить телефон.

Я внезапно вспоминаю, что он отдал мне свой шнур, после того как я забыла свой в автобусе с лыжниками.

– Это не оправдание, – упрямо бурчу я. – Шнур можно купить в любом киоске.

– Я так и сделал, – терпеливо объясняет он. – Просто моя мама в больнице. Как только я узнал, что ее жизни ничего не угрожает, я попросил медсестру зарядить мой телефон.

Я тяжело сглатываю. Это, конечно же, оправдание.

– Твоя мама в больнице? Что с ней?

– Слава богу, сейчас уже лучше. У нее менингит, и когда Тереза мне позвонила, она была в очень тяжелом состоянии.

Доминик отпивает шампанского и прищуривает глаза.

– Я тебе все подробно написал, как только смог. Сегодня после обеда. Проверь телефон.

– Он погиб при переправе через Ниагару, – лаконично говорю я и добавляю в ответ на его вопросительный взгляд: – Долго рассказывать.

Я натягиваю на лицо улыбку и чокаюсь с ним пустым бокалом.

– Поздравляю. Рада за тебя.

– Я тоже. Ты не представляешь, как я рад, что с мамой все хорошо, – сияет он и вновь находит мои губы.

Когда я не отвечаю на поцелуй, он удивленно отстраняется.

– Ты ведь знаешь, что я прилетел пассажирским рейсом?

– Ты… Как? Когда???

– Сегодня утром. На рассвете. Я нарушил условие, и Тереза об этом знает. Я хотел встретить тебя на вокзале, но…

– О чем я знаю? – раздается голос у меня за спиной.

К нам подходит Тереза – в длинном рубиново-красном облегающем платье и на двадцатисантиметровых шпильках в тон.

– О моем полете, – говорит Доминик.

Тереза пренебрежительно отмахивается.

– А, ну да. Главное, что с твоей матерью все хорошо. О, смотрите, Пауэлл наконец подготовила пленку и собирается включить запись еще раз.

Она отходит назад и поднимает руку. На стене над лифтами висит монитор, такой же, как у Пауэлл на столе. На экране – черно-белое изображение моей персоны, вбегающей в офис. Когда моя нога зависает над порогом, кто-то останавливает запись и переводит камеру на часы, висящие на заднем плане. Стрелки показывают без двух минут полночь.

Вокруг нас вновь раздаются ликующие возгласы.

– Ты победила, – повторяет Доминик, точно разговаривает с маленьким, туго соображающим ребенком. – Это в твою честь.

– Кто все эти люди? – шепчу я.

– Твои новые коллеги, – смеется он. – Как выяснилось, «Экслибрис» – довольно крупная компания.

Он вновь наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я так ошарашена, что не сразу отвечаю на поцелуй, но постепенно дело идет на лад.

Мы наконец отрываемся друг от друга, и я вижу, что Тереза сияет. А рядом с ней… почему-то стоит Фрэнк Винал. Он выглядит точно так же, как в нашу первую встречу, – вплоть до фальшивого апельсинового загара и расстегнутого пальто. Только сигары не хватает.

– Поздравляю. Добро пожаловать в «Экслибрис», – говорит Тереза и протягивает мне чек на десять тысяч долларов. – Твоя премия.

Пробормотав что-то похожее на благодарность, я немедленно поворачиваюсь к Виналу и отдаю ему чек. Ненависть к этому человеку, бушующая в моем сердце, на короткий момент сменяется облегчением. Мои родные спасены. Магазину ничто не угрожает.

Чтобы запить горечь утраты – я держала в руках столько денег, но так недолго! – я залпом выпиваю еще один бокал шампанского.

На бесстрастном лице Винала появляется вороватая ухмылочка. Он складывает чек вдвое и хочет спрятать в карман, но Тереза Сайфер выхватывает бумажку из его руки.

– Ах, Фрэнки, – неодобрительно произносит она. – Ты ведь прекрасно знаешь, что этому не бывать.

– Фрэнки? – я непонимающе смотрю на Ника.

Тот смеется, а Винал отступает.

– Отличный ход, – говорит он.

Тереза отвешивает легкий поклон, возвращает мне чек и удаляется.

Переведя взгляд с ее спины на Доминика, я открываю рот, чтобы задать первый из миллиона вопросов, как вдруг замечаю в расступившейся толпе Сумайю. Она запихивает в рот канапе, вытирает пальцы салфеткой и бросается ко мне.

– Что… как…

Я бросаю попытки произнести что-нибудь членораздельное и сосредоточиваюсь на объятиях.

– Тетушка тоже здесь, – сообщает девочка, и в подтверждение ее слов к нам подходит Нкруна. – И если вы уже нацеловались, то Терри сказала, что разрешит мне короткое выступление.

Тетушка Нкруна, в платье и шарфе с яркими сине-зелеными разводами, закатывает глаза.

– Я пытаюсь привить ей интерес к прическам и эстетике, но эту юмористку интересуют только ее выступления, – пожимает плечами она и поворачивается к племяннице.

– Пять минут, дорогуша. Тебе давно пора в постель.

Заметив в толпе еще одну темнокожую красавицу, я не сразу соображаю, что это Джерси.

– А ты как сюда попала? – шепчу я подруге в ухо.

– Сдала наконец диссертацию и решила увидеть это своими глазами, – пожимает плечами она. – Дружба не может существовать только в инстаграме.

Я так рада видеть широкую белозубую улыбку Джерси, что беру пример с Сумайи: бросаюсь ей на шею.

– Классный у тебя парень, – тихонько говорит она, когда я ослабляю хватку. – Где ты его прятала? А, понятно, это Хавьер Бардем из твоего личного сценария «Ешь, молись, люби», да?

У меня нет сил спорить. Я просто беру с подноса новый бокал шампанского и смотрю на Ника, поглощенного разговором с Нкруной и Сумайей.

– Да, он классный, – отвечаю я. – Только…

– Ты права, – задумчиво перебивает меня Джерси. – Он больше похож на молодого Кхала Дрого, чем на Хавьера. Это даже лучше.