Оголяя кровать, он заметил блеск, будто чертовы простыни посыпали там и сям звездной пылью. При ближайшем рассмотрении пыль оказалась осколками стекла толщиною в бумажный лист. Джимми уставился на крошечный обрезок, впившийся в подушечку его большого пальца, когда он сдирал простыню. Он опять сел на кровать, чтобы подумать обстоятельно, и через минуту поднял голову к потолку. Прямо над ним висел светильник без лампы. Нет, не совсем без лампы. Из патрона торчал зазубренный ошметок тонкого стекла – все, что осталось от взорвавшейся лампочки. Неудивительно, что он так беспокойно спал, – на ложе-то из битого стекла.

Тайна раскрыта, и он решил оставить простыни и посмотреть, удастся ли кому-то по имеющимся уликам разгадать эту тайну. Свою машину он нашел в конце квартала – там, где и поставил накануне вечером, – и радостно шмыгнул за руль, хотя его ягодицы были исполосованы порезами. Прямо напротив находилось общежитие другого братства, с двумя греческими буквами над входом. Мысль Джимми заработала. Над входом братства, куда он завалился вчера, было три буквы. “Сигманю”, сказал Билли Барнс, сообщая Джимми адрес. Две это буквы или три? Сиг Ма Ню. Три.

Обратный путь в Эмпайр Фоллз причинил ему немало неудобств, но Джимми улыбался всю дорогу; теперь он знал: из него получится офигенный полицейский. И был рад, что наведался в Университет штата Мэн. Этим ребятам приходится целых четыре года искать истинное призвание, он же вычислил свое всего за одну ночь.

Полицейский автомобиль, припаркованный через улицу на самом виду, – первое, что бросилось в глаза Майлзу, когда он вернулся из асьенды Уайтингов. Игнорируй, велел он себе. Ресторан был явно полон, как и вчера, и в его помощи там определенно нуждались. Он въехал во двор, поставил машину на обычном месте, рядом с мусорным баком, и зашагал к черному ходу, затем, подумав, обогнул здание и вышел на улицу. Джимми Минти, открыв дверцу, вылез из внедорожника прежде, чем Майлз ступил на парковку, и, казалось, слегка опешил, когда Майлз протянул ему открытую ладонь. А возможно, и разочарован – во всяком случае, рукопожатием он ответил не сразу.

– Я хочу извиниться за сегодняшнее, – сказал Майлз, когда они разняли руки. – Не знаю, что на меня нашло. Наверное, я просто устал.

– Ну, хорошо, что ты извиняешься. А то я подумал было, что дела между нами совсем плохи.

– Я бы этого не хотел, – честно сказал Майлз. – Ты был прав. Мне не нужны враги. И уж тем более я не хочу враждовать с тобой.

Джимми настороженно кивнул. Ему понадобилась минута, чтобы удостовериться в отсутствии всякой иронии либо сарказма в словах Майлза.

– Почему бы нам не сясть в машину? Сесть, я имею в виду. Ты был прав. Я всегда путался в этих “сесть, сижу, сяду”. Старая леди Лампли исправляла мои ошибки красной ручкой. Помнишь ее?

– Помню, – ответил Майлз, открывая дверцу с другой стороны. – Я не смогу задержаться надолго. Ресторан, похоже, битком.

– Боишься, без тебя не справятся? – спросил Минти, когда Майлз забрался в машину, а сам он устроился за рулем.

– Нет, – покачал головой Майлз. – Скорее, боюсь, что справятся.

Джимми медленно кивнул, словно эта мудрость была слишком велика, чтобы усвоить ее на счет раз. Помолчав, он сказал:

– Вот так-то лучше. Ты и я, просто разговариваем. А не выдрючиваемся.

Майлз кивнул в ответ. Если он не ошибался, ему предлагали повторить извинения. Либо предоставить более развернутое и удовлетворительное толкование их стычки.

– Что же все-таки творится между нами? – спросил полицейский, подтверждая подозрения Майлза. – Я понимаю, когда человек устал. Но сегодня днем? Это не выглядело как усталость. Хотя что-то такое было, но не усталость. А раньше с твоим отцом? Ты и тогда был усталым? Не похоже.

– А на что это походило? – Майлзу было любопытно услышать ответ, и одновременно он надеялся, что Джимми Минти не окажется слишком близко от истины.

– За этим я и сижу здесь, чтобы понять, на что.

– Послушай, я не должен был исправлять твою грамматику. Это было высокомерно и неприлично. Ты имеешь полное право послать меня куда подальше.

Полицейский помолчал секунду, а потом взметнул ладони вверх столь порывисто и неожиданно, что Майлз отшатнулся.

– А, да черт с ним. Ты же извинился, да?

Это, отметил про себя Майлз, стало третьим предложением покаяться.

– Я тут встретил наших детей, – сказал Минти, пристально глядя на Майлза. – Моего и твою. С кучей других ребят. Они отправились в Фэрхейвен за пиццей. Либо только так говорят.

– По-моему, это не очень хорошая идея.

– Я им ровно то же самое сказал, – подхватил Минти. – Но, опять же, еще года два – и оба уедут в колледж. И мы останемся без всякого понятия, чем они там занимаются. Я прав?

– Наверное, да, – согласился Майлз, лишь бы не развивать эту тему.

– Ты когда-нибудь мечтал снова стать молодым?

– Никогда, – обрадовался Майлз возможности чистосердечно ответить хотя бы на один вопрос. – Это было ужасно.

– Ну, не знаю…

– Мы были глупы и невежественны, – продолжил Майлз, удивляясь всеохватности этого утверждения. – Я, во всяком случае.

– Знаешь, о чем я тут думал, пока ты не появился? Вспоминал, как Билли Барнс выманил меня в УШМ однажды. Где-то через год, как мы окончили школу. – И он поведал Майлзу о вечеринке в братстве, но в основном его рассказ крутился вокруг парня с голой девушкой через плечо. – Блин, как же они меня достали, – подытожил Минти. – Хотя в то время я этого не сознавал.

– Еще бы, это омерзительно, – согласился Майлз, стараясь не думать, во что выльется для его дочери первая пивная вечеринка в колледже.

Джимми Минти тупо уставился на него.

– А, ты о девушке? – заморгал он. – Да уж, это было говенно, но что реально меня взбесило, так это пацаны из братства. То, как они все были в курсе всего. А с тобой обращались как с идиотом долбаным, потому что они понимали, что почем, а ты нет? У тебя там так же было?

– Джимми, – рассмеялся Майлз, – я учился в малюсеньком католическом колледже. Ты за первые пять минут узнал больше про кампус, чем я за три с половиной года.

– Я не о том, – сказал Джимми с заметным раздражением, оттого что его не понимают. – Я не о киске говорю. Я говорю о том, кем ты себя чувствуешь с их подачи. Типа они тут все свои и на своем месте, а ты нет. И на тебя даже внимания обращать не стоит. У католиков так же было?

Майлз исподволь наблюдал за ним. Спускались сумерки, но даже в полутьме видно было, как раскраснелось лицо Джимми, припомнившего старую обиду. Сочетание наивности и горячности в его вопросе наводило на мысль о сильнейшем опьянении, наркотическом или алкогольном, хотя иных признаков интоксикации полицейский не обнаруживал. Словно Минти держал этот вопрос в голове долгие годы, но шанс задать его возник только сейчас. Поэтому, отвечая, Майлз взвешивал каждое свое слово: