— Даррел! — громко позвал я. — Энджи!

— Маркус?!

Это был голос Энджи, и звучал он из-за дальней двери. Энджи, моя Энджи, мой ангел!

— Энджи! Это я! Это я!

— О господи, Маркус! — Голос за дверью сорвался, и послышались рыдания.

Я принялся барабанить в остальные двери.

— Даррел! Даррел, ты здесь?

— Я здесь. — Голос был очень тихий и очень хриплый. — Я здесь. Пожалуйста, простите меня. Пожалуйста. Простите.

Таким голосом мог говорить только человек… сломленный. Раздавленный.

— Это я, Ди! — сказал я, прижимаясь к двери. — Я, Маркус. Все позади. Охранники арестованы. Департамент национальной безопасности здесь больше не хозяин. Нас ждет открытый, справедливый суд. Мы будем свидетельствовать против них!

— Простите меня, — повторил Даррел. — Пожалуйста, простите.

К нам приблизились полицейские из калифорнийской патрульной службы. Они продолжали обход здания с включенной видеокамерой.

— Что тут происходит, мисс Стрэтфорд? — спросил один из них с поднятым пластиковым забралом на шлеме. Он выглядел, как любой другой коп, и вовсе не казался мне спасителем — скорее, наоборот, того и гляди, повяжет.

— Капитан Санчес, — обратилась к нему Барбара, — мы нашли двух заключенных, представляющих для нас особый интерес. Я прошу их освобождения в моем присутствии, чтобы лично засвидетельствовать, в каком состоянии они находятся.

— Мэм, мы пока не располагаем кодами к этим замкам, — ответил коп.

Барбара подняла руку в протестующем жесте.

— Сэр, у меня личная договоренность с губернатором о моем беспрепятственном доступе ко всем помещениям на территории базы! Мы не сдвинемся с места, пока вы не откроете эти камеры! — Она говорила с твердой и спокойной уверенностью, не оставляющей места возражениям.

На усталом лице капитана появилось недовольное выражение.

— Сейчас разберемся, — пообещал он.

Спустя полчаса копы все-таки смогли с трех попыток отпереть дверные замки, по очереди вставляя в прорези пластиковые пропуска, отобранные у арестованных охранников.

Первой открыли камеру Энджи, оборудованную еще беднее, чем моя: повсюду только мягкая обивка, но нет ни кровати, ни умывальника, ни освещения. Энджи появилась в дверях, моргая ослепленными глазами. На ней был больничный халат, застегивающийся на спине. Полицейская видеокамера тут же направила в лицо Энджи яркий луч, но Барбара сделала шаг вперед и прикрыла ее собой. Энджи неуверенно ступила в коридор и чуть пошатнулась. Она плакала, но не это придавало ее глазам и лицу странное, незнакомое мне выражение.

— Я требовала адвоката, — сказала Энджи, — а они накачали меня наркотиками.

И вот тогда я обнял ее. Энджи бессильно повисла на мне, но, хоть и слабенько, тоже обхватила обеими руками. От нее пахло немытым телом, да и я не благоухал цветочным ароматом, но мне не хотелось выпускать Энджи из своих объятий.

Потом отперли дверь камеры Даррела.

Он изодрал в клочья свой тонкий, как бумага, больничный халат и теперь забился в угол, голый, кое-как прикрываясь руками от видеокамеры и наших изумленных взглядов. Я подбежал к нему.

— Ди! — горячо прошептал я ему на ухо. — Ди, это я, Маркус! Не бойся, охранники арестованы. Теперь все позади. Нас освободят под залог, мы вернемся домой!

Даррел зажмурился, и его стала бить дрожь.

— Простите меня, — прошептал он и отвернулся к стене. После этого коп в бронежилете и Барбара отвели меня в камеру, заперли дверь, и я провел там ночь.

Я не слишком хорошо запомнил, как нас везли в суд. Меня сковали цепью с пятью другими заключенными, намотавшими на Острове Сокровищ гораздо больший срок, чем я. Один — пожилой, неудержимо дрожащий араб; он вообще не говорил по-английски. Остальные — молодые парни, из которых только я был белым. Когда узников собрали на палубе парома, я убедился, что почти у всех у них темная кожа различных оттенков.

Единственная ночь, проведенная мной в тюрьме до отправки, показалась мне слишком долгой. Утро выдалось хмурое, шел мелкий дождик. Очутившись в такую погоду на улице, я обычно сутулюсь и втягиваю голову в плечи, но сегодня я вместе со всеми с удовольствием задрал ее к бескрайнему серому небу и подставил лицо обжигающей сырости, в то время как паром, набирая скорость, нес нас через залив к городской пристани.

Через город нас везли на автобусах. Взбираться по ступенькам в кандалах было неудобно, и погрузка затянулась. Но это никого не беспокоило. Решив нелегкую геометрическую задачку из шести человек, одной цепи и узкого прохода в салоне автобуса, мы просто сидели и балдели, пялясь в окошко улицы на городской пейзаж на склоне горы.

Больше меня всего радовало, что отыскались Даррел и Энджи, но сегодня я их еще не видел. Толпа была огромная, и нам запрещалось перемещаться самостоятельно. Копы из полиции штата, которые нас конвоировали, вели себя достаточно корректно, но все равно это были копы — парни с пушками и в бронежилетах. Мне то и дело мерещилось, что в толпе мелькнул Даррел, но каждый раз это оказывался незнакомец, такой же сломленный и затравленный, каким я увидел своего друга в тюремной камере. Здесь многие не выдержали бесчеловечного обращения.

В здании суда всю нашу скованную цепью компанию завели в комнату для переговоров. Каждого выслушала женщина-адвокат из Американского союза за гражданские свободы и задала несколько вопросов. Когда очередь дошла до меня, она улыбнулась и назвала меня по имени. Потом нас отвели в зал судебных заседаний и выстроили перед судьей — в настоящей мантии и с явно хорошим настроением.

Как я понял, решение принималось очень просто: освобождали всех, за кого родственники могли внести залог; остальных отправляли обратно в тюрьму. Адвокатша из АСГС заступалась за каждого заключенного, упрашивала судью повременить несколько часов, пока прибудут в суд его родственники. Тот в большинстве случаев с готовностью шел навстречу, но когда я сообразил, что кое-кто из этих людей безвинно просидел взаперти со дня взрыва моста — без суда, в полной изоляции, подвергаясь ежедневным допросам, пыткам — и что близкие уже давно похоронили их заочно, — у меня возникло желание своими руками разорвать на них цепи и отпустить на все четыре стороны.

Когда настал мой черед, судья снял очки и внимательно посмотрел на меня сверху вниз усталыми глазами. У адвокатши тоже были усталые глаза. И у судебного пристава, который выкрикнул мою фамилию, после чего в зале у меня за спиной вдруг поднялся гул голосов. Судья стукнул один раз молотком, успокаивая публику, но продолжал смотреть на меня. Потом утомленно потер виски и заговорил:

— Мистер Йаллоу, обвинение утверждает, что вы представляете угрозу для авиаперелетов. И думаю, не без основания. В любом случае за вами числится больше, так сказать, подвигов, чем за всеми присутствующими здесь. Я склонен оставить вас под стражей до полного расследования вашего дела и рассмотрения его в суде, независимо от размера залога, который готовы внести ваши родители.