Она неистово закрестилась:

— Святая Женевьева, сохрани и помилуй!.. Страшно подумать, что о них говорят. Они идут тучей, как саранча, и всё сметают на своем пути, всё съедают, всё отнимают у беззащитных жителей. Кто им сопротивляется, тех они мучают и убивают… А с женщинами что делают!.. Святые Петр и Павел, покровители нашей матери-церкви, я всегда была верной католичкой, — не отвратите взора от несчастной вдовы!..

Дверь с шумом распахнулась.

— Наконец-то, беспутный!.. — Жанна кинулась было к входившему Георгу, но остановилась. — Кто это с тобой?

Перед нею стоял лысоватый человек с добродушной улыбкой на немолодом уже лице. Веселые глаза смотрели на нее знакомым лукавым взглядом.

— Здравствуйте, тетушка Ренонкль!

— Никак, простите, не узнаю, ваша милость…

Георг в восторге хохотал:

— У матери от страха совсем память отшибло!.. Я и то сразу узнал.

— «Весеннюю фиалку» помните, тетушка Ренонкль? — смеялся лысоватый человек.

— Святая Мадонна! — даже присела от удивления Жанна. — Вас ли я вижу, господин Альбрехт? Так вы живы-здоровы? А я уж думала… Теперь только и слышишь о смертях. Вот и мой Кристоф оставил нас с Георгом сиротами… И бедняга Микэль, прости ему, Господи, все его малые прегрешения за великие страдания и мученическую кончину… Слыхали небось?

— Я все, все рассказал, как только узнал дядю Альбрехта, — говорил Георг возбужденно. — Сейчас, мать, не до воспоминаний!.. Сейчас…

— Как вы постарели, ваша милость, за эти восемь лет, что мы не видали вас, ай-ай-ай! — ахала Жанна, забывая на минуту все страхи. — Где ваши пышные волосы? Где ваш румянец?

— Все растерял по дорогам и бездорожью, по лесным засадам, в боях. А главное, друга своего оставил в безвестной могиле, под дикой яблоней, на распутье двух дорог…

— Кого это, не пойму.

— Помните веселого ткача-шутника Антуана Сажа?.. Долго мы с ним спали на одной травяной подушке, из одного черепка пили родниковую воду и бились с врагами родины плечо к плечу, пока испанская пуля не пробила его верное сердце… С того раза и у меня памятка…

Жанна вгляделась пристальнее и заметила у него длинный узкий шрам от виска до самого уха.

— Чтобы я не забывал ни верности друзей, ни ласки врагов до самой смерти, — добавил серьезно Альбрехт.

Жанна разом вспомнила про напугавшую ее весть и, пододвинув ему табурет, тревожно заговорила:

— Садитесь, господин Альбрехт. Будьте по-старому как дома и расскажите, не слыхали ли вы чего нового о солдатах.

— Слыхали! Многое слыхали, матушка! — затараторил Георг. — Войска испанцев взбунтовались из-за неуплаты жалованья и бросились грабить мирных жителей. Потом они перешли в Брабант, чуть было не взяли Мехельн, да город здорово был защищен. Пошатались, пошатались, разоряя села и фермы, и вломились во Фландрию и захватили там Алост… В Алосте теперь их главная квартира. Но они, дьяволы, мечтают о городе покрупнее…

— Только бы не в Брюссель!.. — прошептала Жанна.

— «Только бы не в Брюссель»! — передразнил ее сын. — Слышите, дядя Альбрехт? Вот оттого-то юг Нидерландов и не может сбросить с себя испанское ярмо, что каждый город, каждая провинция думают только о себе. Взяли бы пример с Голландии. Все города там объединились, и теперь ни один испанский черт им не страшен.

— Отец Августин говорит, что они все там еретиками стали…

— Уж молчал бы твой Августин, пока цел! А кстати, матушка, его экономка-то, «крыса», отдала сегодня богу душу. Честное слово!.. Как услыхала про испанских солдат, только ногами дрыгнула и померла. Твой Августин, верно, тоже со страху помрет…

Жанна перекрестилась:

— Царство небесное ей!.. Зловредная была старуха, прости меня, господи. Многих погубила она. Отец Августин — другое дело. Он божий служитель.

— Иди ты со своим толстопузым служителем к папе в Рим туфлю целовать!.. — рассердился Георг. — Давай лучше есть. А после дядя Альбрехт расскажет про себя…

Он не договорил и прислушался. С улицы несся гул толпы.

— Что там случилось? — У Жанны затряслись колени. — Иисус. Пресвятая Дева! Уж не испанцы ли?

Альбрехт и Георг не стали ждать еды и выбежали из булочной.

На первой же площади они попали в людской водоворот. Их окружили возбужденные, гневные лица. В руках у многих было оружие. Раздавались выкрики:

— Пусть Государственный совет объявит их вне закона!.. Чего он сидит и не шелохнется?..

— Какое нам дело, что король не платит своим войскам жалованья?..

— Не нам нужны эти убийцы и грабители!.. Не мы их звали!.. Кто их привел, тот пусть и расплачивается!..

— Долой испанских волков!.. Смерть испанцам!.. Какой-то человек в черном, тонкого сукна платье взобрался на ступени церкви и протянул руку, требуя внимания.

— Это адвокат Лауренс, дядя Альбрехт, — шепнул Георг. — Вы его знали?.. Вот мастер говорить!..

— Братья! — пронесся по площади звучный голос. — Испанские солдаты правы и требуют себе должное…

— Как — должное? Нет права у разбойников!..

— Дайте же их милости сказать!

— Слушайте! Слушайте!

— Солдаты говорят правду, — повторил Лауренс. — Кто, как не они, заслужил свою плату? Разве мог король Филипп найти людей, которые исполняли бы так хорошо его приказания?.. Разве не дрались они в недрах земли при Гарлеме, в глубине морей в Зеландии, в пылающем Нардене, в ледяных полях Зюйдер-Зее?.. Разве они не резали по приказанию короля безоружных людей тысячами?.. Неужели король думает, что несколько тысяч солдат, исполнив его смертный приговор над тремя миллионами нидерландцев, позволят украсть у себя заслуженное жалованье?.. Их уже пробовали уговорить. Им напоминали о славе, которую они завоевали своей верной службой палачей, о славе, которая тешит кого-то в Риме и кого-то в Мадриде… Но они отвечали на это: «Славой не набьешь ни карманов, ни желудка! Нам нужны деньги или город. Король — наш должник, Нидерланды принадлежат королю — значит мы и возьмем долг короля с Нидерландов!..»

Толпа поняла горькую иронию Лауренса и бешено зааплодировала.

— Объявить грабителей вне закона!

— А. что скажет милостивый король?.. — возразил на это адвокат. — Объявить вне закона его верных помощников — это значит оскорбить самого короля!.. Вот приедет новый наместник, дон Хуан Австрийский…

— Тут никакой Хуан Австрийский не поможет! — загудела площадь. — Смерть грабителям и убийцам!

— Бей испанцев, где ни встретишь!

— Бе-ей испа-анце-ев!

Тюрьма аббатства Святого Норберта в Антверпене была переполнена заключенными еще со времен «Кровавого совета» Альбы.