— Откуда я мог узнать, что я встретил Thundergirl, легендарную «Гром-девицу», знаменитую кенгуру, курившую, игравшую в карты и боксировавшую, сбежавшую из бродячего цирка Порт-Джексона и нашедшую, как и я, убежище от грозы в хижине скотоводов?

«Фульмар» спасался бегством с «Риноуном» на хвосте. Арнольд, капитан, не стал увеличивать скорость с риском вывести из строя двигатель. Мы могли выиграть при этом узел или два, но двигатель стал бы выбрасывать фейерверк раскаленных искр и языков огня, что послужило бы хорошим указанием для английского монитора, от которого мы удирали.

Пушки на английских кораблях стреляют, как правило, очень плохо, что известно всем на свете, но «Риноун» обладал — в виде исключения — пушкой, редко не попадавшей в цель.

Нас ведь предупреждали! Все происходящее было всего лишь результатом нашей ошибки! В Чарльстаун пришел приказ начать безжалостную охоту за контрабандистами Карибского моря…

Если бы мы могли достичь Бонэра!.. Но об этом не могло быть и речи! У нас возникло ощущение, что море было усеяно ловушками, и в одну из них наш старый «Фульмар» должен был попасть рано или поздно.

Разумеется, мы шли с погашенными огнями. «Риноун» не мог действовать так же скрытно, и мы хорошо видели, как его огни приближались к нам с неумолимой равномерностью. К счастью, у него не было мощного прожектора…

Внезапно случилось редкое оптическое явление на поверхности моря, способное уменьшить нашу тревогу. Мы оказались в обстановке, для которой лучше всего подходило определение «зона темноты».

Я не обладаю достаточными знаниями, чтобы охарактеризовать причину этого явления, и сомневаюсь, что оно вообще когда-либо было объяснено.

Сияние в небе великолепных южных созвездий неожиданно ослабело, и созвездия стали походить скорее на жалких светлячков. Лампочки на борту светили, как казалось, сквозь толстые стекла, покрытые пылью и жиром. Атмосфера на судне, погрузившемся в темноту, стала тяжелой и угрожающей.

В тот момент, когда позади нас угасли огни «Риноуна», Арнольд, голосом, способным разбудить мертвецов, прорычал: «Full-speed»[33] — и труба «Фульмара» принялась выбрасывать язычки слабого красноватого огня.

Да, мы вошли в зону темноты, но не в зону тишины! Напротив! В ночной тишине отчетливо слышался приглушенный шум двигателей монитора, который, в свою очередь, прекрасно слышал звуки задыхающегося двигателя «Фульмара».

«Риноун» был гораздо быстрее нас. Но он, уверенный в своей победе, начал играть с нами, словно кот с мышью.

Я был знаком с капитаном монитора, парнем с заячьей башкой, хитрым, как обезьяна, и упрямым, как дьявол. Он не собирался отпускать нас. Когда начало темнеть, он дал три предупредительных выстрела, а потом отправил снаряд, почти попавший в цель… Нам удалось скрыться на некоторое время за цепочкой островов, обрамленных пенными волнами прибоя, и этот маневр позволил нам увеличить отрыв от преследователя на один час. Но больше нам не на что было рассчитывать!

Там, где мы находились в данный момент, над водой едва возвышалось несколько скал. Арнольд громко молился всем святым, чтобы монитор наткнулся на одну из них.

Но капитан с заячьей головой был хорошим моряком и избежал встречи со скалами.

Внезапно наш наблюдатель, моряк с очень тонким слухом, сообщил, что «Риноун» увеличил дистанцию и, похоже, оставил надежду приблизиться к нам.

— Это логично, — сказал Арнольд. — Он боится напороться на риф.

— По-моему, — сказал Шадль, — он ожидает, когда станет светлее, чтобы безопасно маневрировать в зоне с многочисленными подводными скалами.

Мы знали, что скоро начнется рассвет; через пару часов горизонт на востоке начнет светлеть. Наступит заря… и конец «Фульмару»…

— Послушайте, что выделывает их котел! — буркнул Шадль, склонившись над поручнями.

«Риноуну», старому патрульному судну, было более тридцати лет, и машины его сильно грохотали во время работы. Нужно было оказаться глухим, чтобы не услышать постоянное и почти равномерное постукивание.

В тусклом свете лампы штурманской кабины мы не отрываясь следили за хронометром.

Еще час… Еще полчаса… Шадль смотрел на восток глазами, расширившимися от страха.

— Руль вправо, как можно круче! — закричал Арнольд.

— Что вы хотите? — спросил я его.

— Врезаться в монитор на полной скорости и утонуть вместе с ним!

— Капитан, это будет преступлением! Мы не можем появиться перед Создателем с подобным пятном на нашей совести!

— Вы, идиоты! — прорычал Арнольд. — Вы разве не слышите эти проклятые шлепки, все больше приближающиеся к нам? Хотя еще темно, как в глотке у негра, они вскоре смогут неожиданно открыть огонь в упор!

Шлеп… Шлеп…

— Вот и рассвет, — сказал Шадль.

Фиолетовые лучи скользнули по поверхности моря. Все взгляды обратились назад с бешенством и отчаянием.

Неожиданно Арнольд разразился сумасшедшим, неудержимым смехом. Позади нас не видно было «Риноуна», но за нами, вблизи от нас, плыло три небольших кита-жабы. Именно они, очевидно, забавляясь, похлопывали ластами по воде: «Хлоп, хлоп… Хлоп, хлоп…»

Если не считать осьминогов, нет более отвратительных морских существ, чем киты-жабы. Но в этот момент они показались нам самыми прекрасными существами на свете.

Нам осталось только пожалеть, что эти бравые киты не интересуются ромом и виски, — с каким удовольствием мы сейчас угостили бы их выпивкой!

На одной из стен висела знаменитая картина Йорданса «Трапеза», которой я восхищался в Париже, в Лувре. Конечно, это была копия, но такая удачная, что она не обманула бы только большого знатока. Вам, разумеется, известен сюжет картины: бравый буржуа, бородатый, с полными щеками жизнерадостного обжоры, с очками на кончике носа, расправляется с кувшином вина. Рядом с ним весьма полная матрона выпивает за его здоровье, маленький обжора объедается синим виноградом, а большая собака выпрашивает кости, в то время как игрок на волынке с кукольной физиономией развлекает слушателей своими мелодиями. В восторге, кажется, даже канарейка в клетке. На столе можно видеть паштет, жаркое, сыр, фрукты и вино…

Каким образом эта картина, изображающая столь обильную трапезу, оказалась в этом небольшом пуританском городке на западе Англии, где закон руководствуется лицемерием и суровостью? Бесполезно спрашивать меня об этом, потому что я ничего не знаю о менталитете пуритан. Должен, впрочем, сказать, что они всегда хорошо встречали меня, несмотря на презрение, с которым относились к римскому католицизму.

В скромном зале, в котором на стене висела картина, призывающая к излишествам обжорства, мне подали безвкусную овсяную кашу, копченую селедку и вареную репу. На десерт я получил пудинг. Я заранее был готов к подобной гастрономии, так как отвратительный запах волнами долетал до меня из кухни.