– А ты что здесь делаешь?

– Я командую канонерской лодкой «Кубанец».

– Ну, вот как хорошо! Значит, ты в некотором роде уже одесский абориген. Посоветуй, поэтому, мне, прежде всего, куда мне приткнуть свою голову. Я сегодня только приехал и устроился здесь на службу штаб-офицером для поручений при штабе. Только имей в виду, что я небогат, и о гостинице не могу и мечтать.

К. подумал с минуту.

– Да поселяйся у меня, на «Кубанце». Каюта для тебя у меня найдется, а стол у нас недорогой, и я сам столуюсь в кают-компании. Плавать мы никуда не ходим, так как должны идти в капитальный ремонт, так что лучшей квартиры тебе и не найти.

Я, конечно, с радостью принял это предложение, и в тот же вечер сидел в небольшой уютной кают-компании старика «Кубанца», ощущая давно уже не испытываемое блаженство кают-компанейского уюта, понятное лишь старым, много плававшим морякам.

Служба моя оказалась не очень обременительной. Сама Одесса, переполненная «недорезанными буржуями», бегущими со всех концов большевистской России на Украину, под защиту германских и австрийских штыков, меня интересовала мало. Город жил какой-то лихорадочной жизнью, напоминающей пир во время чумы. Чума эта не ощущалась днем, когда Одесса напоминала обычную «Одессу-маму», со своей бурно кипящей жизнью, нарядными улицами, магазинами и ресторанами, заполненными колоритной южной толпой, кишащими народом своими знаменитыми кондитерскими-биржами Фанкони и Робина, где чистый русский язык можно было услышать реже, чем на стамбульском базаре, со своей Лондонской гостиницей, густо набитой буржуями со всех концов необъятной России.

Больное время, переживаемое Одессой, давало о себе знать лишь с наступлением темноты. Одновременно с тем, как ярко вспыхивали матовые шары уличного электрического освещения, в разных концах города, сначала робко, где-то на окраинах, начинали постреливать ружья и револьверы. Чем глуше становилась ночь, тем сильнее разгоралась стрельба, переходя постепенно от периферии к центру. После полуночи ружейная и револьверная перестрелка вспыхивала уже на самых центральных улицах города. Иногда вперемежку с ружейными и револьверными выстрелами слышались более громкие взрывы, это взрывались ручные гранаты. Временами раздавалось даже стрекотанье пулемета, и перестрелка принимала уже характер происходящего где-то настоящего боя. И так продолжалось всю ночь, стихая постепенно к рассвету и прекращаясь совершенно с первыми лучами южного, ласкового даже в поздние осенние месяцы, солнышка.

Как известно, первым завоеванием Октябрьской революции было открытие всех тюрем и приобретение гражданских прав всем уголовным и преступным миром России. Вот этот-то, вооруженный в те времена последним словом техники мир с наступлением темноты выходил на свою ночную работу.

Одесса-мама, как всякий большой и притом портовый город, всегда славилась количеством и качеством своего уголовного элемента. По словам последнего одесского градоначальника, большевистская революция выпустила из одесских тюрем на Божий свет несколько тысяч воров, грабителей и убийц, которые, конечно, не пожелали покинуть знакомое поле своей былой деятельности, да еще в такое золотое время, когда старая опытная полиция, уничтоженная умницей-Керенским, сменилась импровизированной милицией, набираемой с бору да с сосенки, большей частью из неопытных юнцов, не умеющих зачастую даже обращаться как следует с оружием. Самыми золотыми днями для одесских бандитов было первое время большевизма, когда они, вкупе с остервенелыми от революционных лозунгов матросами, сделались хозяевами положения. Они поджали хвосты лишь с оккупацией Одессы австрийскими войсками.

Когда я приехал в Одессу, австрийцы доживали там свои последние дни, почти не вмешиваясь во внутренние распорядки города, и бандиты вновь подняли голову. Одесса того времени сильно отличалась и от Севастополя, и даже Тифлиса, и трудно было поверить, что это – город, оккупированный неприятельской армией. Австрийцев на улицах почти не было видно. Единственное, что мне напоминало об их присутствии, это звуки сигнальной трубы, доносившиеся от времени до времени до палубы «Кубанца» из какого-то портового здания, в котором расположилась одна из военных австрийских частей.

Ночные грабители, налеты, ружейная стрельба и взрывы гранат не мешали Одессе веселиться как никогда. Театры, рестораны, кабаки, кафе-шантаны, игорные дома и притоны всех разрядов ломились от публики, швырявшей деньгами, которым, казалось, перестали придавать какую-либо ценность, спеша насладиться жизнью или же, быть может, забыться от ужасов этой самой жизни. И – странная вещь – наружно, вместе с тем казалось, что в городе с наступлением темноты жизнь совершенно замирала: витрины и двери магазинов забронировывались железными ставнями, улицы пустели и, лишь временами, на самое короткое время, оживлялись торопливым разъездом из какого-нибудь театра или кинематографа, после чего даже такие центральные улицы, как Дерибасовская или Пушкинская, вновь представляли пустынный вид какого-то сказочного, вымершего города без жителей и прохожих.

Во всей Одессе у меня было всего лишь два знакомых семейных дома: моего начальника, контр-адмирала В., и капитана 2-го ранга П.[121], у которого я зачастую проводил вечера за скромным бриджем «по маленькой» и обычно около полуночи возвращался к себе в порт на «Кубанец».

Любопытны были эти ночные прогулки.

У одесситов того времени выработалась своеобразная тактика ночных путешествий пешком по городу. Извозчика ночью в то время достать было нелегко; они группировались обычно у театров, пока те функционировали, или же у фешенебельных кабаков и притонов, и драли с седоков умопомрачительные цены. В эту тактику ночного хождения по одесским улицам я был посвящен моими друзьями, одесскими старожилами, и неизменно ее придерживался. Первое, что главным образом рекомендовалось, это придерживаться неизменной splendid isolation[122]. Завидев на пустынном тротуаре идущую навстречу фигуру и, в особенности, пару или тройку, тактика требовала немедленного перехода на другую сторону улицы и перевода предохранителя револьвера с «Sur» на «Feu»[123]. В случае, если встречная фигура или фигуры переходили также на ту же сторону и шли навстречу, рекомендовалось, не ожидая столкновения с ними нос к носу, открывать огонь заранее и без предупреждения. Настоятельно советовалось также держаться крайней обочины тротуара, избегая проходить вплотную к глубоким нишам подъездов или ворот, и внимательно туда вглядываться, когда таковые попадались по пути.

Я неизменно придерживался этих правил и неизменно благополучно добирался до своего «Кубанца». Сплошь и рядом, заметив впереди себя одинокую фигуру, шествующую мне навстречу, я готовился было уже переходить на другую сторону, как вдруг видел, как эта фигура сама шарахалась на противоположный тротуар, до того как я успевал проделать этот маневр. Тогда я продолжал идти, не меняя старого курса, и, поравнявшись со встречным, неизменно видел его проходящим с правой рукой, опущенной в карман пальто, и чувствовал на себе зоркий, настороженный взгляд прохожего.