Вскоре и мне довелось увидеть чубы и жупаны на улицах Одессы: петлюровцы, взяв Киев, пошли на Одессу и в начале декабря вошли в город.

Что в это время творилось в городе и крае – я решительно отказываюсь понимать. В городе, для его защиты от мало чем отличавшихся от большевиков петлюровцев, кроме упомянутой уже какой-то польской части, организовались офицерские отряды. Наскоро сколоченные немногочисленные офицерские части, конечно, не могли удержать город до обещанного прихода французских войск и под нажимом петлюровских куреней отходили все дальше в глубь города, поливая его улицы своей кровью, и, наконец, оказались прижатыми почти к самому порту.

В это время на рейде уже стояла довольно внушительная сила французских военных кораблей, которые свезли на берег кое-какой десант. Но этот десант получил лишь задание – охранять территорию порта.

На том пароходе, на котором я жил, ошвартованном у самого основания мола, расположился один из отрядов французских моряков. Он вырыл тут же на улице, неподалеку от места стоянки парохода, окопчик и, связавшись с кем-то телефоном, от времени до времени, когда в городе, поблизости от порта, усиливался ружейный и пулеметный огонь, выскакивал по тревоге и занимал этот окопчик.

Так продолжалось целый день, пока, наконец, не получено было известие, что с петлюровским командованием заключено перемирие, согласно которому проведена демаркационная линия, если не ошибаюсь, по Дерибасовской улице. Район к порту от этой линии и вся территория порта стали зоной союзнической, петлюровцы же заняли остальную часть города. Вдоль этой линии и на перекрестках улиц, ведущих в порт, стали пикеты обеих воюющих сторон, т. е. петлюровцев и русского офицерского отряда, в некоторых местах даже с пулеметами.

Когда мы получили об этом известие, я отправился посмотреть вблизи на этот новый продукт революции – петлюровцев. Наконец-то, я увидел воочию все малороссийские атрибуты – жупаны, высокие смушковые шапки, кривые сабли (и откуда только они их раздобыли?) и т. д. Чисто опереточный вид этих молодцов портили лишь навешанные на многих из них пулеметные ленты, да современные винтовки в их руках.

В это-то смутное время Одесса вдруг заговорила о каком-то Эно, якобы французском консуле, снабженном союзным командованием огромными полномочиями. Молва передавала, что он ведет переговоры с самим Петлюрой о разграничении зон – петлюровской и союзнической, что демаркационная линия пройдет через какую-то железнодорожную станцию между Киевом и Одессой, и, наконец, что этот самый Эно якобы выехал для переговоров в Киев: французам нужен был плацдарм для развертывания ожидающихся со дня на день прибытия союзнических войск для занятия их, затем, похода на большевиков[126].

В этот же период времени я впервые увидел добровольца Деникинской армии. Это был лейтенант Т.[127], пришедший в Одессу из Новороссийска на маленьком и стареньком транспорте за каким-то снаряжением. С лицом, заросшим бородой, с углом из национальных цветов ленточек на рукаве матросской фланелевки, на плечах которой были нашиты старые лейтенантские погоны, он показался мне человеком из какого-то другого мира.

Я впервые услышал от живого свидетеля о том, что творилось и творится на Кубани и в другом углу Черного моря, и меня неудержимо потянуло прочь от спекулянтско-союзнической Одессы, от жовто-блакитных флагов, от жупанов и украинской мовы. Добровольческая армия переживала в то время еще свой первый, романтический период своего существования, когда Белое движение было действительно безукоризненно белым и жертвенным в самом прямом и красивом значении этого слова.

Колебания мои были недолги, и, явившись к контр-адмиралу В., я просил отпустить мою душу на покаяние. Милейший В. не стал меня удерживать, и с первым же ушедшим из Одессы пароходом я плыл уже в обратном направлении. Мой план был тронуться на Кубань или Дон, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства.

* * *

Пробыв несколько месяцев в Екатеринодаре и в Новороссийске, кап. 2 р. князь Туманов возвратился в Севастополь[128]. Он вспоминает:

К моменту моего приезда в Севастополь, в штабе Командующего флотом шла лихорадочная работа по организации двух речных флотилий: 1-й для Дона и 2-й для Днепра, Буга и Днестра. Мое внимание и было направлено, главным образом, на эти формирования. По пословице «На ловца и зверь бежит», судьба столкнула меня на первых же порах моего пребывания в Севастополе с кап. 2 р. В.[129] Он только что был назначен начальником 2-го речного отряда и приступал к набору ядра своей флотилии. Когда он спросил меня, не захотел бы я пойти к нему флаг-капитаном, я колебался недолго и охотно принял это предложение.

– Команды мы будем набирать в Одессе, – говорил мне В. – там же будет наша штаб-квартира, а здесь я уже набрал несколько офицеров, народ испытанный, большинство мои же подводники. Плавучих средств, по нашим сведениям, в Одессе более чем достаточно.

В скором времени приказом по флоту я был назначен флаг-капитаном флотилии. Работа у нас закипела дружно и в полном согласии. Мы совершенно одинаково смотрели на вещи и понимали друг друга с полуслова.

Формирование основного кадра флотилии шло у нас быстро и без особенных затруднений, ибо безработных офицеров во флоте в то время было немало. Одно время нам встретилось лишь затруднение в подыскании подходящего лица для занятия должности помощника начальника флотилии по хозяйственной части. Должность эта требовала большого доку в хозяйственных делах, ибо флотилия должна была представлять целый маленький флот с очень сложным и немалоценным хозяйством. Но и этот вопрос разрешился в конце концов как нельзя лучше, после того как В. удалось уговорить принять эту должность бывшего помощника капитана над Севастопольским портом, капитана 1-го ранга Д.[130] – большого мастера по части хозяйственной, всякого рода отчетности и бухгалтерских тонкостей. Он был старый моряк, с белой как снег головой и несколько ворчливым и раздражительным характером.

Наконец, в Севастополе все дела были покончены и в начале марта мы переехали в Одессу.

Одесса, с виду, мало изменилась за три месяца моего отсутствия. Исчезли лишь жовто-блаткитные флаги, как будто еще более прибавилось народа в Лондонской гостинице, у Фанкони и Робина, да чуть поспокойнее стало по ночам, и хотя в глухую ночь все еще пощелкивали выстрелы то тут, то там, но больше по окраинам, молодцы Мишки Япончика, видимо, временно присмирели и не рисковали соваться в центр.