За холмами поднимались горы, сгрудившиеся, неограненные аметисты, тускло светящиеся на фоне мягких весенних небес.

Я стала сознавать, что что-то ищу, во сне и наяву, мой мозг перепахивает сам себя, пытаясь что-то вспомнить. Любопытная вещь — этакое ощущение поиска без известной цели.

И они в конце концов оказались добры к нам, эти горы. Лошади с их уверенными мохнатыми маленькими ногами справлялись хорошо и наслаждались пучками раскалывавшей камень ледянисто-зеленой горной травы. Свежие ручьи и водопады впадали в неглубокие водоемы. Вереск всех оттенков пурпурного цвета покрывал мехом спящие старые кости.

Сперва шли извилистые проселки, достаточно безопасные, но грубо высеченные. А потом мы нашли дорогу — широкий и вымощенный проход, и вымощенный не так, как мостили дороги степей рабы Сгинувших, а маленькими булыжниками размером с ладонь. На этом пути нас по большей части окружали с обеих сторон отвесные стены гор, но то слева, то справа, то тут, то там открывалась страшная пропасть, рваные каскады скал, рушащиеся в бесплодные долины. Чем дальше мы ехали, тем заброшенной становилась дорога. Вскоре зелень и вереск совсем исчезли. Мы поплатились за наш безопасный проход созерцанием уродства.

К вечеру, наверное, на пятый день в горах мы проехали мимо ветхой маленькой лачуги футах в двадцати от дороги. По склону к нам тянулось полубесплодное поле, а неподалеку от двери прислонились для опоры друг к другу три-четыре отчаявшихся дерева. В поле работали два старика, оба кожа да кости, в лохмотьях, с развеваемыми ветром длинными светлыми волосами. Это не темнокожие, а, надо полагать, отверженные из числа горожан. Один присел, сгорбившись и глядя на нас без маски, а другой стоял, прямой и негнущийся, повернувшись спиной. Миг спустя я заметила, что по полю бродит стая сизых горных голубей, клюющих скудный урожай. Время от времени стая этих сизарей слеталась на голову или плечи стоящего человека и топталась на них или чистила перышки.

Наши небольшие припасы подыстощились. Я увидела уголком глаза, что Мазлек натянул поводья и спешился.

Внезапно сидевший закричал:

— Не позволяй ей приближаться ко мне! Не позволяй ей!

— Прости его, богиня, — заступился, похоже, раздраженный услышанным Мазлек. — Всего лишь сумасшедший старик — несомненно, женоненавистник. Он никак не хочет оскорбить.

Он прошел по полю, и птицы со страхом разлетелись, за исключением стайки на чучеле, оставшейся спокойной.

Мазлек заговорил со стариком. Тот неистово замотал головой и замахал тонкими, как плети, руками.

— Нет — ничего не осталось — те, другие, забрали все — воры!

— Другие? — голос Мазлека теперь сделался резким и отчетливым.

— Десять человек на лошадях — черные всадники — черепастые маски — кроме него, темного — волка…

Мазлек повернулся и посмотрел на меня. Мои руки крепко сжали поводья, а сердце застучало с болезненными, нервными перебоями. Мазлек оставил старика и вернулся па дорогу.

— Вазкор, — констатировал без надобности он. — Все еще жив. — О, да. Я никогда не считала его погибшим.

— Направляется к Эшкореку — как и мы, — заключил Мазлек и быстро вскочил в седло. — Нам следует поспешить, богиня; наверное, мы сможем их догнать теперь, когда едем по одной и той же дороге.

— Нет, — сказала я.

Старик хрипло прокричал что-то.

— Разумней ехать туда, — указал Мазлек. — Двенадцать воинов смогут защитить тебя лучше, чем один.

Он волновался о моей безопасности. Возражать было бесполезно. Мы погнали коней вперед и оставили старика стоящим в поле около облепленного голубями чучела, которое он поставил отпугивать птиц.

Вокруг нас сгустилась тьма. Между далекими гребнями скал светились голубовато-белые звезды.

— Мы не знаем, как давно они проезжали, — сказала я. — Возможно, они опередили нас на много дней.

— Не думаю, — возразил Мазлек. — У такого старика должна быть короткая память, однако он отлично их помнил.

— Мне скоро понадобится отдых, — предупредила я.

Он кивнул во мраке.

— Я найду безопасное место, а потом поскачу вперед к ним. Он подождет или вернется со мной.

— Так ли? Хотелось бы мне знать, Мазлек, станет ли он…

Но, конечно же, станет. Ведь я носила то, что принадлежало ему.

Вскоре после этого дорога пошла под уклон. И за скальными выступами возник новый красноватый свет.

— Костер, — пробормотал Мазлек.

Минуту спустя мы увидели впадину, на дне заполненную светом костра.

Это казалось явным, даже неосторожным. Я увидела движущихся за огнем лошадей, силуэт людей, сидящих на фоне скалы. Внезапно из кустов выскочили двое воинов, по одному на каждую узду. Третий стоял сзади с парой ножей наготове. Не столь уж он и неосторожен, в конце концов, раз расставил часовых. Схвативший за узду коня Мазлека ткнул его.

— Кто ты?

Мазлек спокойно ответил:

— Я — Мазлек, начальник стражи богини Уастис. Я препроводил ее к мужу.

Черепастые лица повернулись ко мне. Во мне не было ничего узнаваемого, ни золотой кошачьей маски, ни богатой одежды. И беременность стала очевидной с тех пор, как они меня видели в последний раз.

— Ну, — предложила я им, — пойдите и спросите у своего Владыки. Я думаю, он вспомнит меня.

Легкое колебание, затем они отвели наших лошадей в сторону и повели их по тропе в лагерь; воин с ножами шел позади. Во впадине было тепло и дымно. Один из наших проводников обошел костер и вошел в спрятавшуюся за ним пещеру. Я начала задыхаться, дым лез мне в горло и глаза. Мне хотелось убежать, и я несправедливо ругала Мазлека за то, что тот привез меня сюда. Проклятый Вазкор. Я не хотела, чтобы его ядовитая тяжесть опять подавила мою свободу.

Из пещеры вынырнул человек, а за ним последовал другой, высокий, худощавый, темный; под серебряными прядями волчьей головы его собственные черные шелковые волосы свисали длинными сырыми прядями. Он обошел костер и стал, глядя на меня.

— Добро пожаловать, богиня, — приветствовал меня он.

Когда он заговорил, я ошеломленно поглядела на него. Сухой, старый, опустошенный голос. Не голос Вазкора.

Мазлек стоял у моего стремени, подставив руку, чтобы помочь мне сойти с коня. Я спешилась.

— Устройте богиню поудобнее, — закончил неузнаваемый голос. Он кивнул, повернулся, чтобы уйти обратно в пещеру, и исчез.

— Так, даже он понимает поражение, — тихо произнес Мазлек. — Оно для него конец, и он это знает, — в тоне его прозвучала горькая радость, которую я могла бы разделить, если б он сказал это в дороге.

Я убрала ладонь с руки Мазлека и, обойдя костер, последовала за Вазкором в темную пасть пещеры. Там далеко в глубине висела кожаная завеса для уединения, а за ней слабо светил фитиль в масле. Я дала пологу упасть на место и стояла, уставясь на постель, сделанную из одного сложенного одеяла, на которой лежал он. Лежал совершенно неподвижно. Маска теперь исчезла, и лицо его выглядело болезненно-бледным под серо-оливковой кожей, и тени у него на лице, казалось, углубились. Если бы не открытые глаза, которые медленно повернулись, чтобы взглянуть на меня, он мог сойти за мертвеца. Губы его чуть растянулись.