Она спрыгивает с платформы.

У Джейн распахиваются глаза от звука того, как стопы Огаст приземляются на пути.

– Эй-эй, ты чего делаешь?

– Что за единственная вещь, из-за которой все произошло? – говорит Огаст. Она перешагивает через первые два рельса, балансируя на путях. Один неверный шаг, и она выпадет на улицу. – Все это время, Джейн. Что то единственное, из-за чего это все случилось?

Она видит момент, когда Джейн понимает, что она имеет в виду: ее глаза распахиваются: напуганные, разъяренные.

– Нет, – говорит она.

– Десять секунд, – говорит Нико.

– Ну же, – говорит Огаст. Осталось несколько сантиметров. – Я права. Ты знаешь, что я права.

– Огаст, не надо…

– Джейн…

– Пожалуйста…

– Что это, Джейн? Что то единственное, что могло бы подействовать?

И вот они. Огаст и Джейн, и контактный рельс, и то, что она готова сделать, и Джейн смотрит на Огаст так, будто Огаст разбивает ей сердце.

– Это ты, – говорит Джейн.

– Погнали, – говорит голос Нико, и Огаст не думает, не дышит, не медлит. Она ставит ступню на ступню Джейн, чтобы удержать ее на рельсе, берет обеими ладонями лицо Джейн и целует ее изо всех сил.

Есть промежуточное мгновение.

Огаст просыпается на диване в гостиной, окруженная болотистым туманом от горящих шалфея и лаванды, со звоном в ушах и болью во всем теле. Куртка Джейн накинута на нее, как одеяло.

Она помнит пути, взгляд на лице Джейн, что-то раскаленное, вспыхивающее в ней. А потом она просыпается.

Но есть промежуточное мгновение.

Майла мягко касается ее волос и говорит, что Уэс и Исайя первыми добрались до станции и нашли ее на платформе. Уэс на конце дивана прижимает колени к груди. У него синяк под глазом – видимо, Огаст не хотела уходить без Джейн. Видимо, она боролась.

Они привезли ее сюда, и, как только Нико и Майла смогли уйти с вечеринки, они сели в «Кью» до дома. Он опять начал ездить. Джейн они не видели.

Она исчезла. Она исчезла до того, как Уэс и Исайя добрались до станции.

Но было мгновение. Сразу после того, как Огаст ее поцеловала.

Почему-то больно не было. Ее насквозь пронзил жар, окружил ее, будто она стояла на мокром горячем асфальте в сорокаградусную жару и чувствовала вокруг ног ветерок, поднимающий тепло с земли. Ее глаза были зажмурены, но на мгновение, до того, как все почернело, она что-то увидела. Она увидела угол улицы. Квадратные коричневые машины, припаркованные вдоль дороги. Граффити на зданиях, которых больше нет. Она увидела на секунду, будто глядя через жалюзи до того как они закроются, время Джейн. Место, в котором она должна находиться.

И теперь Огаст здесь.

– Это сработало, – говорит Огаст в полуистерике, а потом переворачивается, и ее вырывает на ковер.

Жизнь без Джейн все-таки продолжается.

Надо платить за аренду, отрабатывать смены. Выгуливать собаку. Пополнять проездной на метро. Начинается учеба, и Огаст приходится пойти на выпускной и примерить шапочку и мантию. «Кью» закрывается на ремонт. Они считают деньги, которые удалось собрать, – шестьдесят тысяч. До спасения «Билли» остается сорок, но они работают над этим.

Город движется, тащится, загорается, кричит и выплевывает пар через решетки так же, как и всегда. Огаст тут живет. Это наконец-то начинает казаться настоящим, даже когда с остальным не так. Это город, где ей разбили сердце. Ничто так не привязывает человека к месту как это.

В первую неделю она не выключает радио. Она уговаривает Люси разрешить ей поставить его в «Билли», слушает его в наушниках по дороге, берет магнитофон домой, когда убирается в кабинете, и слушает его в комнате. Джейн туда не позвонит, но иногда Огаст может поклясться, что чувствует ее по ту сторону, подпевающую на той же частоте. За последний год станция добавила в ротацию столько их песен, что иногда она слышит какую-то из них, Майкла Болтона или Натали Коул, и утешение – знать, что в этом была Джейн. Все это произошло на самом деле. Вот что она оставила после себя: песни, имя, выцарапанное в поезде, куртку, которую Огаст хранит на стуле у своего стола, но никогда не носит.

В субботу утром в динамиках звучит голос диджея, пока она складывает постиранные вещи в своей комнате.

– Итак, слушатели, – говорит он, – у меня этим утром есть для вас кое-что особенное. Обычно мы не принимаем заказы заранее, но этот звонивший был так предан нам, что, когда она позвонила на прошлой неделе и попросила нас поставить сегодня песню, мы решили сделать исключение.

Ох. О нет.

– «Это для тебя, Огаст, – говорит Джейн. – Просто на всякий случай».

Начинает играть «Любовь всей моей жизни». Огаст роняет носки на пол и взбирается на кровать.

На следующий день она садится на другой поезд до «Кони-Айленда», последнего места, в котором она ее видела. Арочные потолки, металл и стекло, распростершиеся над ее головой. Она сходит на той же платформе, но спускается по лестнице на улицу и в тень колеса обозрения.

На краю пляжа она снимает обувь, связывает вместе шнурки и перебрасывает ее через плечо, чтобы войти в воду голыми ногами. Сейчас почти осень, но на пляжных покрывалах еще сидят сотни семей, подростков и изголодавшихся по солнцу взрослых двадцати с чем-то лет и пьют лимонад. Она проходит мимо всех них и опускается на место прилива в джинсах.

Вода омывает ее стопы, и она созерцает горизонт Атлантического океана, думая о Джейн, стоящую с рюкзаком, полным контрабандного пива, целую жизнь назад.