— Что ж, молодой человек, расскажите о себе! Как вас в гладиаторы занесло! Сами-то из Москвы? А? По говору слышу! А я вот из Питера!

Хлебнув египетского портера, Ретиарий крякнул, закусил паштетом из павлина и изложил внимательно слушавшему Голубоглазому краткую версию своей, прямо скажем, не очень длинной биографии. Узнав о том, что в свои восемнадцать Лейтенант уже умудрился получить офицерское звание, префект в первый раз за все время рассказа выразил удивление:

— Это ж надо! Я и не слышал, что у нас такое возможно! А комсомол еще жалуется: «Партия, дай порулить!». Гайдар, мол, полком в шестнадцать командовал! Вот, полюбуйтесь: парню восемнадцать, а он уже центурию в бой водит! И как водит!

— Вы совершенно правы, товарищ подполковник! — с видимым удовольствием поддакнул Комсомолец. — Зря наши шумят! Время сейчас такое, что юный помощник партии с активной жизненной позицией чего угодно добиться может!

Лейтенант понял, что чутье его не подвело — красногубый действительно оказался освобожденным комсомольским работником. Впрочем, в отношении Голубоглазого у него тоже появилась догадка.

— А вы в каком округе служите, товарищ подполковник? — решил он подтвердить свои предположения.

— В Лубянском! — с усмешкой ответил Голубоглазый, оценив деликатность юноши.

Примерно так — чтобы ненароком не обидеть — интеллигентные люди в СССР выясняли принадлежность собеседника к определенной национальности. В таких случаях в ход шли комментарии вроде «Какие красивые туфли! У вас родственники за границей?» или — попроще — «Вы что больше предпочитаете: Ницше или фаршированную рыбу?».

— Товарищ подполковник, — вмешался Комсомолец, вновь облизывая и без того пунцовые губы, — служит в разведке! — И добавив таинственности в голосе: — За рубежами нашей великой Родины!

Голубоглазый чекист недовольно покосился на не в меру болтливого комсомолиста. Потом, видимо, смекнул, что в нынешней — бредовой — ситуации можно было и пренебречь писаными правилами и неписаной этикой. Испытывающе посмотрев в глаза Лейтенанту, он решил продолжить тему, но совсем под другим углом.

— Сейчас, уважаемый, мы все оказались за пределами! Причем не только СССР! Это, я вам скажу, будет похуже, чем смываться с проваленной явки! — Лицо Голубоглазого при этих словах так перекосило, что Лейтенанту показалось, что тот знал об упомянутой неприятности не понаслышке. — А потому, товарищи, мы должны держаться вместе!

Слово «товарищи» подполковник произнес тихо и с какой-то подкупающе доброй интонацией — как будто они находились не в роскошных термах с розовыми лепестками, раскованными феминами и жареным журавлем, а в подвалах оккупированного немцами Минска — празднуя наступление Нового 1942 года.

— Я не знаю, зачем Родине понадобилось забросить нас сюда, к этим… рабовладельцам, развратникам и…

— Пидорасам! — с удовольствием подсказал Комсомолец, давясь журавлем, запеченным в углях по египетскому рецепту — с мясом кобры и инжиром.

Товарищ префект вновь без восторга посмотрел на его красные губы. Лейтенант же подумал, что слово «Родина» прозвучало с интонацией, понятной лишь советскому человеку. В нем слышались и сыновняя любовь, и тревога за судьбу шестой части суши, и невольная обида на преемников Железного Феликса, пославших его черт знает куда, забыв повысить инвалютную часть зарплаты.

— А как вы думаете, товарищ подполковник, — воспользовался паузой наш герой, — каким образом мы здесь оказались?

— Мне кажется, — осторожно ответил Голубоглазый профессионально тихим голосом (меньше шансов, что услышит потенциальный противник!), — что мы стали частью эксперимента наших ученых, нашедших способ путешествия во времени. Но, несмотря на несомненную мощь советской науки, по-видимому, произошел какой-то сбой, и мы попали сюда без подготовки и предупреждения. Что ж, это, конечно, досадно, но не смертельно!

«Неужели, — подумалось Ретиарию, — они не поняли, что виною всему коматозное состояние? А что, если, в отличие от меня, у этих двоих не малярия, а скажем, перманентная кома? Может, они просто не знают, что у других есть возможность возвращаться в свое время? Лежат себе в больнице который месяц, и неизвестно когда очнутся!»

— В конце концов, такое случалось и у нас, разведчиков, — продолжал Голубоглазый своим тихим голосом, — что забрасывали не туда! И ничего! Искали своих, устанавливали контакт и выполняли уточненную задачу!

— И какое дело будем делать мы? — осторожно поинтересовался юный офицер.

Подполковник с Лубянки сделал паузу, улыбнулся своими страшноватыми тонкими губами и спросил у насытившегося наконец Жополицего:

— Как ты думаешь, сможет товарищ лейтенант сохранить тайну?

Тот не спеша утер губы, пристально — как будто выбирая, какую часть тела засунуть в тиски, — посмотрел на Лейтенанта и промолвил низким густым голосом:

— Да наш парень, советский! Комсомолец, офицер-интернационалист, спортсмен — смотрите, как этих придурков на арене метелил!

— Ну что ж, — сказал Голубоглазый, посмотрев в глаза Ретиария, — тогда введем товарища в курс дела!

Почему-то было понятно, что свой вопрос о надежности он задавал просто так и что мнение свиты мало повлияло на его собственное.

— Сколько мы здесь? С 64-го? — Префект вновь задал вопрос, ответ на который он наверняка знал и сам.

— Да, товарищ подполковник! Аккурат за четыре месяца перед пожаром нас сюда и забросили!

— Сам понимаешь, сначала был шок! Но нам, советским, не привыкать! Пришлось брать себя в руки и начинать работу! Хорошо хоть, что вот он, — Голубоглазый кивнул в сторону Комсомольца, — рядом оказался!

— А как вы его узнали? — с удивлением спросил Лейтенант. — Вы что, еще в СССР знакомы были?

— Да, гм, — вдруг застеснялся комсомолист, — я еще студентом с товарищем подполковником познакомился!

— Он сильно выделялся среди однокурсников своим желанием помочь Родине! — подтвердил подполковник. — И в комитете комсомола работал, и информацию успевал поставлять! И стихи для рок-групп писал! Да не абы-какие — талантливые!

Комсомолист-литератор сконфуженно развел руками: мол, ну что поделаешь, стучал! Ведь все стучали!

— Так вот, — вернулся к основной теме разговора Голубоглазый, — когда стало понятно, что мы существовали, так сказать, в двух ипостасях, то, очнувшись, я попробовал узнать о том, что же делать, у своего непосредственного начальства! Но те и слыхом не слыхивали ни о каких опытах! Видимо, решение об эксперименте принималось на самом высоком уровне!

По-видимому, Голубоглазый, будучи профессиональным атеистом, все же имел в виду не Высшее Существо, а, скажем, небожителей из Политбюро. Вскоре эта догадка подтвердилась.

— Конечно, это я выяснил не сразу! Сами понимаете: приходилось работать очень деликатно — намеками и наводящими вопросами! А иначе — отстранение от работы, психиатры и ведомственный санаторий до конца дней!