Наш обоз состоял из семи вполне быстроходных повозок, быстроходными они были как за счет отличных тягловых лошадей, так и за счет конструкции. Шесть из них походили на обычные крытые фургоны, а седьмая – настоящая полевая кухня на два котла, емкостью по сто двадцать литров каждый. Вчера при выгрузке на причал все наши повозки вызвали немалое любопытство у ротозеев.

Кузов фургона представлял собой укрытую высокой изумрудной парусиновой крышей плоскодонную лодку. Ее наружный габаритный размер был: длина – три тысячи пятьсот миллиметров, ширина – тысяча четыреста миллиметров, а высота борта – пятьсот миллиметров, ровно столько позволяла высота станины пулемета. Задний борт был выполнен под прямым углом, боковые борта – с уклоном наружу под сто двадцать градусов, а передний – под сто тридцать пять. Крепился кузов к осям из витой сварной трубы через рессоры, а передок дополнительно через седло поворотного круга. Метрового диаметра колеса были деревянными, обитыми железной полосой, и сидели на осях в бронзовых подшипниках скольжения.

Для форсирования рек нам не требовался брод. В этом случае под каждую повозку крепилось по четыре надутых бычьих пузыря. Еще там, дома, испытания в озере показали, что телега не наберет воды даже при транспортировке груза в две тысячи двести испанских фунтов, а это около тонны веса.

Два фургона находились в распоряжении минометчиков, на каждом размещалось по два миномета с боеприпасами и обслугой; еще на двух установили пулеметы. Вообще-то везли с собой пять пулеметов, но три из них оставили на судах. Кухня и один фургон с продуктами находились в распоряжении зама по тылу, а последний отдали доктору.

Этот хитрый Сорокопуд посчитал управление повозками для себя, Черкеса и доктора делом неприличным, и сейчас они вдвоем сопровождали обоз верхом и при полном вооружении. Самое интересное, что повозками сейчас управляли трое чернявых пацанят лет двенадцати-тринадцати, выкупленных у татарского мурзы по два талера за голову.

Вчера, когда мы пользовались гостеприимством Джунаид-бея, кто-то из моих воинов, родом из Бессарабии, опознал в трех грязных, худющих оборванцах своих земляков, вот и выкупили. Сейчас они, получив в руки вожжи и батожки, чистенькие, подстриженные под горшок, приодетые в рубахи, штанишки и соломенные шляпы, обутые в плетеные сандалии, гордо восседали на козлах фургонов.

Мы не надеялись, что подвалит счастье и какой-то безумный мурза пожелает стать нашей добычей, но бдительности не теряли, были одеты и снаряжены для боя. В черных ботфортах, темно-синих штанах, а также в черном железе, на красавцах-лошадях темных мастей мои воины выглядели впечатляюще. Да и расчеты минометов и пулеметов тоже смотрелись отлично.

Иван дорогу знал очень хорошо, копченых здесь не единожды гонял. Шли мы по степи ходко, невзирая на обоз, преодолевали в день километров по шестьдесят пять. Всего один-единственный раз на второй день похода дозор с правого фланга сообщил о замеченном татарском разъезде, но он мелькнул, исчез и больше ни разу не появлялся.

Степь жила своей жизнью. Наш путь пересекали стайки куропаток, копыта лошадей постоянно поднимали подрывающихся зайцев. Набирающие окрас лисы замечали нас издали и заблаговременно улепетывали в разные стороны. Ребята шумели: «Ух как хочется дать шенкелей и с кистенем промчаться!» Правда, дичи теперь ели от пуза, без свежего мяса дроф и сайгаков, коих здесь водилось бесчисленное множество, ни один ужин не проходил.

К переправе через Южный Буг напротив крепости Соколец вышли к вечеру третьего дня. С обычными телегами плелись бы раза в два медленней. Несмотря на сумерки, нас заметили, и над стеной возникло десятка три любопытных физиономий.

– Петро, – крикнул Иван одному из воинов, снял с головы шлем и поправил длинный чуб, заложив его за ухо, – тащи из фургона пику с казацким знаменем да поставь среди лагеря. На казаков мы совсем не похожи, а ядро сюда может долететь запросто.

Через пару минут легкий речной ветерок шевелил малиновое полотнище, а от противоположного берега отчалила лодка с тремя казаками на борту.

– А десятник Мыкола прибежал и говорит: «Пойдемте, увидите, пан атаман, нечистая сила сотню европейской латной конницы принесла». Думаю, а это что за напасть такая? Смотрю, точно, броня неблестящая и без крыльев, значит, не ляхи, а гишпанцы или франки. Только какую матерь-ковиньку они здесь делают? Хорошо, хоть знамя наше вывесили, сразу полкамня с души свалилось. А вот когда ты, пан Иван, снял шлем, я тебя признал. Сколько лет прошло, а признал.

Приемный зал центральной башни Соколецкой крепости был просторным и светлым, несмотря на узкие оконные проемы. На стенах висели ковры и самое различное холодное оружие, а в красном углу, укрытая вышитым рушником, светлела икона Спасителя. Во главе стола в синем жупане, расшитом серебром, сидел хозяин, один из серьезных военных авторитетов Запорожской Сечи, атаман Новобугского куреня Войска Низового пан Максим Кривоус. Напротив нас с Иваном разместились казначей куреня Павел Тараща и писарь Богдан Завадько. Дядька Богдана, кстати, знал хорошо, он когда-то бывал у нас в Каширах.

Вчера вечером на наш берег в лодке прибыли три казака, которых Иван в прошлом году выкупил из неволи, а один из них даже приходился двоюродным братом моему воину, Рябому Петру. Встреча была радостной. Они прибыли пригласить Ивана к куренному атаману, но, узнав, что отряд возглавляет Михайло Каширский собственной персоной, все трое поклонились в пояс и стали благодарить за освобождение.

– Какие могут быть благодарности, братья? А разве вы бы поступили не так?

– Оно, конечно, так, но все равно благодарствуем. А выкупные гроши, пан Михайло, мы отправили твоему казначею в Гнежин.

Потом они с удивлением щупали и охлопывали обмундирование и оснащение наших бойцов, с доброй завистью осматривали лошадей. Хорошо, что огнестрел приказал спрятать, а напоказ выставил пистоли да несколько мушкетов. Когда ночь вот-вот должна была вступить в свои права, они засобирались обратно. Мы же заверили, что будем гостями пана куренного атамана, как только переберемся на тот берег.

И вот сегодня утром нам прислали паром, на котором за два захода переправили все повозки. Ну а кавалерия, сняв брони, на потеху всего казачьего воинства куреня, форсировала реку вплавь, чем заработала одобрительный гул встречающих.

Эта встреча была более чем бурной. Здесь многие друг друга знали, и площадь между крепостью и селом гудела. Фактически все мои запорожцы были выходцами из числа низовых казаков, разве что за исключением меня и Арсена Кульчицкого, мы-то числились на службе в Войске Запорожском официально и были вписаны в реестровую книгу.

Когда-то король польский, на службе у которого находилось казачество, пытаясь ослабить воинскую мощь Запорожской Сечи, обязал гетмана Богдана Хмельницкого ввести реестр на запорожских воинов, строго ограничив их количество. Со временем общее количество реестрового войска, которое ныне называется гродским, остановилось на сорока тысячах, и все. Служба именно такого количества оплачивалась короной.