– Варенистое вранье, – растянулись в отрешенной улыбке ее губы.

– Слушай, я тут потерял мокасин… – я встал и оглянулся в поисках своей правой туфли. – И мобильник, конечно, накрылся. Интересно, сим-карта целая?

Острый холод, а потом огненный атом пощечины накрыли меня.

Я не сразу понял, что она ударила меня – так это было невероятно.

И в то же время это было вероятней всего… Понятно, понятно?!

– Ну, ты и… – кривя лицо куда-то в сторону, а улыбающимися глазами глядя в нее, произнес я.

– Что? – с незнакомым вызовом, ярко и холодно вливая себя мне в глаза, спросила она.

Пожалуй, сейчас это была действительно «она», не Лиза…

– Хорошо, – продолжая кривить лицо, комфортным голосом сказал я. – Ты хочешь знать, с кем я мечтал переспать со школы? Хорошо, ладно! Хо-ро-шо. Понимаешь, отнюдь не с таким кузнечиком, как ты! А с длинноногой идеальной бабой с вот такими бедрами, с моделью для плейбоя или черт там знает для чего. Понятно? Есть, есть такие недоступные идеальные тела, которые уже лет с пятнадцати определяют свое половое будущее и потом их ровесникам никогда их даже не потрогать! Я хотел идеальную самку, но это была дурацкая, гнилая мечта, которая ничего не значит. Есть такие идеальные, просто совершенные женские тела, которые зачем-то, чтобы нас, подразнить, наверное, производит иногда Бог. Одну на тысячу, на миллион – но производит. Нас не интересовала никогда душа в этом теле, нам нужно было только одно, это идеальное тело – понятно?

Мне казалось, что именно сейчас она и должна меня ударить – а не пять минут назад.

Но может, она ударила меня в будущем – а сейчас я просто догнал его, свое будущее?

Ее лицо изменилось и тоже, как у меня, как-то покривилось в сторону…

Это было совсем «ее» лицо, но не Лизы.

И тело.

Лизы, Лизки, Элизабет не существовало. Совсем.

Чего-то еще не было, напрочь.

Одной рукой я толкнул ее к стволу дерева, а свободной задрал лоскуток ее короткого мокрого платья. Дернул с себя вниз тяжеленные от влаги джинсы, быстро, сильно вошел в нее и почти сразу же кончил. И еще несколько секунд прижимался к ней, шумно, остервенело дышащей и подрагивающей одновременно со мной, чувствуя, как пульсируя, с шумом, будто кровь из раны, толчками выходит из меня горячий поток семени и вливается в нее.

Затем я открыл глаза. И увидел рядом ее лицо с закрытыми глазами, которое шевелил нараставший прибой наслаждения.

«Нечеловеческое, слишком нечеловеческое…» – вдруг привиделись ему вывернутые слова Ницше.

Сколько прошло времени – они и не вспомнят. Они стали как животные. Желание услаждать себя мчалось по нарастающей и все никак не могло их насытить; с каждым новым оргазмом две спаривающиеся человеческие личности меркли, будто заливаемые потоками штормовых волн моря или ордами варваров античные города. Он кусал ее за ухо и за шею, как это делают львы, когда берут сзади львицу. Она царапала его ногтями сквозь одежду. И с каждым приступом наслаждения начиналась новая, еще более жестокая схватка двух живых существ, которые лишь из-за физической усталости на время прекращали свой бой, а потом бросались вновь друг на друга.

Секс, половое сношение, по-русски – любовное соитие – всегда схватка, борьба. Как у животных, так и у людей. И к каким бы высотам нежнейшего чувства любви ни взлетали человеческие соития, все же без насилия они пусты. Без элемента захвата, подчинения, без хоть крошечной, но борьбы – они ведь ничто. Человеку сексуальному в его нынешнем исполнении никогда не избавиться от плещущего внутри него омута смерти, которому ты неподвластен и который может тебя утопить. Именно поэтому, вероятно, самый яркий оргазм напоминает смерть. И в том, что от секса рождаются дети, чтобы вырасти, а потом умереть – есть своя правда. Трудно представить, что бы там, на том свете, люди вот так же, как здесь, будут животно сношаться друг с другом. Те, кто не верит в вечность, обычно слишком превозносят секс. Но и они иногда стыдятся.

Стыд.

Между самыми родными людьми во время бурных ночей хоть иногда, но высекаются искры стыда.

Если бы стыда не существовало совсем, можно было заниматься сексом прилюдно. Но большинство людей все-таки этого не делают.

Если стыд существует, значит, несмотря на вселенское наслаждение во время соития, что-то в нем происходит не так.

Только когда мы делаем что-то стоящее – мы не стыдимся.

Когда погибаем, защищая страну, жену и детей.

Когда признаемся в любви. Когда любим, мы не стыдимся.

Зачем ты прячешься от Меня? – спросил Бог Адама, когда тот впервые за свою вечность устыдился собственной наготы и спрятался в кустах эдемского сада. Рай после этого закончился. Теперь, чтобы вернуться в него, как думают многие, надо отбросить полностью стыд. Но разве может быть рай, если ты собираешься быть бесстыдным, оставаясь порочными? Может, чтобы в самом деле вернуться туда, человечеству надо застыдиться так ярко, так сильно, так искренне, чтобы пороки испепелились в стыде?

Двое вышли из кустов, когда мы еще прижимались друг к другу.

Парни тяжело остановились метрах в трех от нас. Казалось, они продавливают тяжестью своих тел под собой землю, хотя были обычной комплекции. Они покачивались, в руках у них были банки с пивом. Первый был невысокого роста и усатый, второй высокий и с пристальным мрачным взглядом.

– Опа-на, – сказал тот, что с усами, – давай-давай-давай! Эти, что ли, с корабля спрыгнули? – обернулся он к своему товарищу. – Видал?

Высокий, не отвечая, смотрел каким-то сутулым взглядом на нас.

Я торопливо застегивал джинсы. Лиза стояла, прислонившись к дереву, не двигаясь и смотря странным белым прищуренным взглядом на них. Я вдруг увидел, почувствовал – что в нее именно сейчас возвращается, словно пущенный ток, «Лиза».

А в меня…

– Полиция нравов! – бухнул хриплым криком усатый. – Документы, бля! – и хрипло, весело засмеялся.

Второй угрюмо, тускло молчал. В левой руке у него была банка пива, из которой капала на траву пена.

Лиза стиснула мне руку. Она была уже вполне человеческая, очень человеческая – Лиза.

А я…

Не глядя на нее, я чувствовал, что она вся дрожит. Во мне тоже все затряслось. Почувствовав мою дрожь, она вытащила свою руку из моей. Но потом вновь схватила за кисть и сильно потянула в сторону.

– Пойдем, – услышал я ее жесткий полушепот.

Я двинулся с места полузаведенной игрушкой. Стыд беззвучно взорвался во мне, мешаясь с холодными жалами уязвленной гордости.

– Слышь, я не понял! – хрипнул голос усатого. – Цурюк, я сказал! Документы, аусвайс! Эй, телка, куда телка уводишь? Дай нам его схавать, слышь!

Снова раздался хриплый веселый смех.