Как водится в русской армии, для выполнения самого ответственного задания были вызваны добровольцы, в числе которых оказались прапорщик Будищев, гардемарин Майер и унтер-офицер Абадзиев.

– Сашка, тебя-то какой черт сюда принес? – покачал головой Дмитрий, увидев приятеля. – Ладно, Дзамболат, он на всю голову отмороженный, даром, что из Кадгарона[75].

С этими словами он отставил в сторону оселок, которым зачем-то заточил до бритвенной остроты линнемановскую лопатку, и с удовлетворением сунул ее себе за пояс.

– Что ты сказал? – подозрительно посмотрел на Будищева осетин, знавший за прапорщиком склонность к шуткам и не намеренный их спускать.

– Я говорю, село у вас хорошее.

– Правду говоришь, брат, очень хорошее. Погоди, а ты там разве был?

– Да где меня только нелегкая не носила, – скупо усмехнулся моряк.

– А ты разве не сам вызвался? – спросил Майер.

– Добровольно-принудительно, – непонятно ответил Дмитрий.

– Что ты имеешь в виду?

– Проехали, – махнул рукой прапорщик, не желая объяснять, что Скобелев каким-то непонятным образом ухитрился его так оправдать в истории с интендантами, что ему пришлось возглавить теперь подрывную партию.

Вообще, для Белого генерала, равно как и для большинства его офицеров, самопожертвование и презрение к смерти являлось делом само собой разумеющимся. А потому Михаил Дмитриевич частенько просто выбирал понравившегося ему человека и прямо спрашивал, не возьмется ли тот за смертельно опасное задание? Тот, естественно, соглашался, будучи свято уверен, что он сам и вызвался.

– Вообще, должен был пойти Шеман, – признался гардемарин. – Но его ранили, и я вызвался, чтобы не посрамить чести флота!

– Николай ранен? – удивился Будищев. – И давно?

– Вчера. Одна пуля угодила в руку, другая в грудь, да и горлу досталось. Слава богу, успели донести до палатки Красного Креста и оказать помощь. Теперь он в госпитале, а твои знакомые барышни трогательно ухаживают за ним.

– Жаль, хороший мужик, – машинально посетовал Дмитрий, вызвав последним словом настоящую оторопь у приятеля[76].

– А знаешь, кто его сосед по палате?

– Откуда?

– Хорунжий Бриллинг.

– А с ним-то что?

– Текинцы подстрелили.

– Бывает, – флегматично пожал плечами прапорщик.

– И не говори.

«Добровольцев» сопровождали несколько саперов, тащивших на себе ящики с тремя пудами динамита и столько же пироксилина.

Сам Дмитрий нацепил на спину сделанный из кожи и деревянных дощечек ранец, в котором лежали гальванические принадлежности и запалы, переложенные между собой слоями толстой материи. На долю гардемарина достался моток «бикфордова фитиля», взятого на всякий случай, а гордый сын маленького осетинского народа полез вперед налегке, держа в правой руке кинжал.

Как выяснилось, эта предосторожность оказалась совсем нелишней и, можно сказать, спасла нашим друзьям жизнь. Дело в том, что во рве, совсем рядом с траншеей оказался текинский секрет. Трудно сказать, получилось ли это случайно или они нарочно поджидали русских саперов, но им едва не удалось захватить их. Впрочем, службу они несли не слишком бдительно, а потому появление Дзамболата в ватном бешмете и мохнатой папахе оказалось для них полной неожиданностью.

Зато Абадзиев действовал решительно, в два взмаха кинжалом он отправил на тот свет двух противников и схватился с третьим. Четвертый, правда, уже занес над храбрецом свою шашку, но тут же свалился наземь с разрубленной головой.

– Тихо! – шепотом прошипел Будищев, убирая на место линеманновскую лопатку.

– Х-хорошо, – ответил ему, выбивая зубами дробь, схватившийся за револьвер Майер. – К-как вы его ловко…

– Ловко это про Дзамболата, – блеснул в темноте зубами Дмитрий, – а я так, погулять вышел.

Мокрая глина успела схватиться на морозе тонкой корочкой льда, к счастью, не слишком прочной. Зато она недурно гасила звуки, отчего работу подрывников почти не было слышно. Ловко вырубив в почти отвесной стене рва нишу, прапорщик стал укладывать туда ящики с взрывчаткой, предварительно снабдив ее запалом.

– Ты и впрямь полагаешь, что надобно дополнить гальванику фитилем? – прошептал гардемарин.

– На всякий случай, – так же тихо отвечал ему Будищев, после чего добавил: – А случаи бывают разные!

Тут Майер, как на грех, припомнил рассказанный ему в свое время приятелем один весьма пикантный, чтобы не сказать скабрезный, анекдот и едва не задохнулся от еле сдерживаемого хохота, под укоризненными взглядами своих спутников.

Наконец, все было готово, и друзья медленно попятились, осторожно укладывая на землю провод. Так, шаг за шагом, достигли они безопасного места, откуда можно было произвести подрыв.

– Господа, вы скоро? – высунулась сверху голова в офицерской фуражке.

– Ты, блин, кто? – изумился Будищев, едва не рубанув ее от неожиданности лопаткой.

– Апшеронского полка, поручик Остолопов![77] – обиженно ответил офицер. – Прислан со своей полуротой, чтобы прикрыть вас в случае надобности…

– Оно и видно, – буркнул в ответ прапорщик. – Да не кричите вы так, а то не ровён час накличете.

– Вы готовы? – появилась новая голова, на этот раз в лохматой папахе.

Судя по голосу, это был командовавший всей операцией войсковой старшина флигель-адъютант граф Орлов-Денисов. Потомок самого младшего из знаменитых братьев Орловых, он рано потерял жену и с тех пор, казалось, искал смерти. Вышел из гвардии и отправился на Кавказ. Участвовал в Среднеазиатских походах и даже в борьбе с чумой, свирепствовавшей в Астраханской губернии. В общем, по мнению Будищева, этот бывший кавалергард также принадлежал к категории «отмороженных на всю голову», и именно ему было самое место среди подрывников.

– Так точно, – отрапортовал Дмитрий. – А вы?

Если флигель-адъютант и удивился наглому вопросу от прапорщика, то не подал виду. Дело в том, что основные силы и впрямь задерживались. Сама пехотная колонна построена и готова, но перед началом штурма следовало засыпать ров фашинами, специально нарезанными в окрестных садах, а вот их-то еще не подвезли.

– Ждите! – велел им граф и исчез.