– Хорошо.

Несколько секунд я вглядывался в ее печальное, смирившееся с неизбежным, старающееся бодриться лицо. Подумал, каково это может быть – смотреть в лицо женщине, которую ты любил, с которой прожил жизнь, и знать, что это, возможно, последний, или предпоследний, или предпредпоследний раз. Я спросил:

– Ты готова, ты выдержишь все это?

– Да.

– Мне больно думать, что ты будешь беззащитна перед планами Чарити.

– Отстранить нас – нет, ей и в голову такое не придет! Мы будем сражаться друг с другом за право сделать для нее то или это.

– Она только Сида отстраняет.

Долгий темный взгляд.

– Это потому, что она не хочет изменить себе ни на йоту, – сказала Салли.

Она уперла костыли в пол и пошла по коридору – хрупкая, покореженная, преданная. Я отправился искать Сида.

Девять сорок пять. С тех пор как я проснулся сегодня утром, прошла, кажется, целая геологическая эпоха. После того как я открыл глаза и осмотрелся в знакомой неказистой обстановке гостевого дома, могли перегруппироваться континенты, развиться и исчезнуть виды и семейства, мог не единожды прийти и отступить ледник. По самой меньшей мере – целые жизни должны были миновать.

Сижу на ступеньке крыльца, смертельно уставший от долгой ходьбы. Солнце зашло почти два часа назад, долгие сумерки сменились темнотой, небо за холмом, утыканным елями, приобрело цвет отшлифованного железа. Но на лужайку передо мной, на серый “рамблер” Моу, на кушетку Чарити и стул Салли, лежащие в сложенном виде там, где я их оставил, падает бледный, пыльный, дрожащий, размытый свет луны. Вытянув шею и глядя вверх мимо навеса над крыльцом, вижу ее почти в зените, не полную, но больше половины, достаточно, чтобы затмить звезды.

В такие вечера обычно тянет на медитацию, на ностальгические воспоминания, приходят смутные религиозные мысли, в памяти всплывают строчки стихов. Но сегодня я к этому не склонен. Я в тревоге. Я выбился из сил без всякой пользы, меня мучит беспокойство и чувство неисполненного долга. Потому что я так и не нашел Сида и не знаю, что делать дальше.

Когда мы с Салли расстались, я подумал, что найду его в кухне. Но его там не было. На задней лужайке тоже. И он не ждал меня в “мармоне”. Не было его и в конюшне, где, пришло мне в голову, он мог чистить стойла или наполнять кормушки, пытаясь получить от мышц то, в чем ему отказывал ум.

Должно быть, отправился слепо бродить. Идти его искать? Куда? Холм был покрыт сетью троп, мили и мили. Ходить по лесу и звать его по имени – мне это не улыбалось. Не хотелось, чтобы выглядело так, будто я его преследую, и не радовала мысль, что он, может быть, будет прятаться от меня, смотреть из укрытия, как я хожу, крича во всю глотку. Если он хочет быть один, надо дать ему такую возможность.

С другой стороны, семья уже, вероятно, двинулась на Фолсом-хилл по сельской дороге, душевный покой Чарити зависел от того, как пройдет пикник, а все необходимое для пикника было здесь, в “мармоне”. Плюс к тому, в четверть пятого, то есть через двадцать минут, за Чарити должен был приехать универсал. Нельзя было допустить, чтобы Чарити вышла для последней поездки, увидела, что “мармон” еще стоит, и поняла, что Сид взбунтовался и ушел в лес. Мне, судя по всему, следовало, если он в ближайшее время не появится, сесть за руль и поехать на холм. Может быть, я нагоню его по дороге. Может быть, он идет к месту пикника пешком, мобилизуя себя для выполнения генерального плана и рассчитывая, что я пригоню загруженный “мармон”.

Но несколько минут на поиски у меня еще было. Где? Слабоумный мальчик, посланный разыскивать потерявшуюся лошадь, спросил себя, куда бы он пошел, будь он лошадью, и отправился туда, и вот она лошадь. По моему опыту, лошадь, предоставленная себе, никогда не идет вниз по склону, только вверх. Если бы я был лошадью – или Сидом Лангом, – я тоже не пошел бы вниз.

Поэтому я прошагал с четверть мили вверх по грунтовой дороге, которую Сид и Чарити использовали как кратчайший путь к месту пикника: через ворота, затем по теплому душистому коридору между зарослями бальзамина, затем на пустой луг, который Чарити выровняла бульдозером под игровое поле.

Это было абсолютно типичное для нее произведение. Она создала это поле в порыве энтузиазма, не подумав, что до него от берега озера, где живут все дети, полторы мили в гору. Некошеная трава тут была мне по колено. Явно за все лето тут никто ни разу ни во что не играл.

Но, приблизившись к дальнему краю поля, я увидел слева вытоптанную круговую полосу с кучками конского помета. Ясное дело, Марджи, потерянная и несчастная внучка, задумчиво наматывает здесь круги на своей подружке-сестрице, учит ее переходить с рыси на легкий галоп и обратно, менять ноги на галопе. В какой-то мере похоже на то, что, вероятно, делает сейчас Сид, но один, без лошади.

Кричать в таком тихом месте показалось мне неуместным. Тихо… Только когда я остановился на краю елового леса, я понял, до чего тихо. Солнце било в меня, низкое, но еще горячее. Воздух был полон насекомых, все гудело и жужжало, но это был не звук, а форма тишины; пустота над холмом, мягкая, как подушка, вбирала, впитывала в себя все колебания воздуха. Я слушал, пока безмолвие не зазвенело в ушах. Луг, не тревожимый ни малейшим ветерком, темнел на глазах, как фотобумага при моментальной печати.

Чуть погодя я услышал машину. Вначале подумал, что это, вероятно, универсал едет за Чарити, и побежал было обратно, чтобы каким-то образом убрать “мармон” с глаз, – но нет, поздно. Потом сообразил, что звук идет сзади, обернулся и увидел старый “рамблер” Моу, выезжающий из леса на открытое место.

Мы торопливо, озадаченно посовещались. По пути с холма он Сида не видел, хотя, сказал Моу, он его взглядом не искал, он только высматривал “мармон”. Указания Чарити, которые Салли передала по телефону, были следующие: собрать семью на вершине холма и, если Сида и меня там еще не будет, поехать и доставить нас немедленно. Моу был сумрачен и расстроен.

– Это К-К-Кафка какой-то, – сказал он. – Куда он делся?

– Не знаю. Думаю, где-то бродит.

– М-машина все еще там?

– Да.

– Халли и Камфорт еще не приехали?

– Десять минут назад их не было.

– Тогда давайте быстро, – сказал Моу.

Я сел рядом с ним, мы поехали вниз, ворота оставили открытыми и остановились на траве около “мармона”. Никого не было видно, никакого движения в окнах кухни. Спальня Чарити, расположенная в другом конце дома, была вне пределов видимости и слышимости.

Моу в страшной спешке жестом предложил мне сесть за руль, но я сказал, что лучше поищу Сида. Мы с ним можем потом прийти пешком или приехать в “рамблере”. Секунду поколебавшись, Моу согласился. Мысль, что вот-вот здесь появится универсал, тревожила его очень сильно. Он влез в “мармон” и растерянно уставился на его таинственный щиток. Мне пришлось показать ему, где зажигание и где кнопка стартера. Попытавшись запустить мотор с включенной передачей, он дернул машину на фут и встал. Со второй попытки двигатель заработал.