к нему за всем необходимым. Если уж Кирьян не достанет, то Миша Молдаванин, наш аптекарь, расстарается.

Краснов с Добряковым оставили меня в глубокой задумчивости. Вскоре заявился и Киря с небольшой пачкой упаковочной сероватой бумаги и несколькими карандашными огрызками, среди которых было несколько синих, красный и даже химический карандаш.

Неожиданно процесс рисования карт увлёк меня не на шутку, к тому же позволил отвлечься от напряжённых дум. Память анавра сработала, как по нотам. Уже через два часа были готовы карты двух маршрутов (юго-восточного и северо-восточного), наиболее благоприятные для групповых побегов из Цайтхайна с относительной синхронизацией положения на фронтах в ближайшие месяцы. Удалось указать не только месторасположение запомнившихся тыловых соединений вермахта, но даже крупные полицейские участки и посты с указанием примерной численности жителей в населённых пунктах. Каждую из карт я исполнил в двух вариантах. Упрощённая и более сложная: с особыми пометками — красными звёздочками я отметил расположенные на территории Польши и Белоруссии сёла, в которых можно было выйти на связь с партизанами, числами указал примерное количество военнослужащих вермахта в гарнизонах и их вооружение по всем крупным городам на всём протяжении маршрута. Сведения, что я указал, были прочно заучены всё на той же легендарной кухне у Сталины Моисеевны, благодаря всеведущей сети и скрупулёзности отчётов немецких военных интендантов. Тогда это казалось немного наивным. Но не сейчас. Никак не сейчас…

Пусть, с одной стороны, кустарщина, но с другой — даже малая часть этих цифр являлась ценнейшей информацией, которую можно было выгодно преподнести советскому командованию при переходе через линию фронта. Тем более что я уверен: большую часть её можно проверить и по другим каналам. Такая «индульгенция» для группы пленных, что пойдёт со мной, не станет лишней. Понятное дело, что к тому моменту меня с ними не будет и многие неясности, и непонятности можно будет списать на «товарища Теличко», загадочного офицера ГРУ, выполнявшего секретное задание. И моя совесть хоть немного будет спокойна за помогающих мне людей. Давать же подобную информацию руководству подполья чревато непредсказуемыми последствиями. Достаточно даже незначительной утечки содержания второго варианта карты — и абвер вместе с гестапо перевернут лагерь вверх дном, в поисках источника. А в процессе замучают и убьют кучу народа. У этих не заржавеет.

Не хотелось бы, чтобы те, кто пойдут со мной, оказались в положении людей из группы Михаила Девятаева, доставивших бесценные секретные сведения о немецком ракетном заводе в Пенемюнде. Несмотря на свой подвиг, те, кому посчастливилось выжить, ещё много лет не могли вернуть к себе доверия со стороны советской власти, как побывавшие в немецком плену.

Уже при зажжённой настольной лампе переключился на написание сводок совинформбюро, решив взять ключевые события лета 1942 года. Руки так и чесались написать больше, например, о грядущих событиях зимы сорок второго — сорок третьего года. Но тогда это было бы уже верхом идиотизма.

Советский разведчик, предсказывающий в подробностях ключевые события войны, — это уже ни в какие ворота. Балаганом попахивает. Я и так еле держусь, балансируя между авантюрой и реальной акцией. Так и остатки доверия подпольщиков растерять недолго.

Порадовать подпольщиков было особенно нечем. Лето сорок второго — это не сорок четвёртый. И даже не сорок третий. Жопа та ещё… В Крыму и под Харьковом приходилось тяжело, а Сталинградское направление в сентябре только-только набирало силы. Особенно выдающимися достижениями на фронте похвастать было нельзя, а положение складывалось как бы не сложнее, чем в конце сорок первого. Поэтому я старался как можно больше перемежать сухие факты и цифры отдельными запомнившимися мне историями конкретных подвигов, совершаемых бойцами и подразделениями Красной Армии. Как и в каком ключе подать их военнопленным — уже не моя задача. На то есть специально воспитанные и обученные партией политруки. Им, что называется, и сводки в руки.

За окном совсем стемнело. Скрипнула входная дверь.

— Добрый вечер, Василий Иванович, — я первым поприветствовал доктора, встал и с хрустом потянулся.

— И вам доброго вечера, Пётр. Как дела продвигаются?

— Так, закончил почти, — я пододвинул стопку сводок и две карты. Подробные варианты заранее припрятал за голенищами сапог. Передам позже, членам группы напрямую, когда будем за пределами лагеря.

— Позволите полюбопытствовать? — глаза врача блеснули за стёклами старых очков.

— Извольте. Захар Степанович распорядился сдать всю работу вам. Не вижу смысла вас с ней не ознакомить.

Старик отложил карты в сторону, едва на них взглянув, сразу ухватив пачку сводок, впившись в карандашные строчки немигающим взглядом.

Более четверти часа прошли почти в полной тишине, лишь где-то там, за запылённым окном едва был слышен лай лагерных овчарок. Наконец, доктор дочитал последний листок и с тяжёлым вздохом опустился на колченогий табурет, устало протирая очки кусочком желтоватой марли.

— Всё ещё тяжело на фронте, Пётр Михайлович. Но даже такая информация как глоток свежего воздуха. Эхе-хе…ничего не попишешь. Я там распорядился Кире кипяточку поставить. Ужин-то вы пропустили, голубчик. Не чай, конечно, но ежели с каплями мяты перечной, которой нас Миша Молдаванин снабжает с завидной регулярностью — так и ничего пойло-то выходит. И где находит только, шельмец? Диву даюсь.

— Спасибо, Василий Иванович. Пойду я. Спокойной ночи.

На выходе из лазарета меня неожиданно перехватил выскочивший из темноты Семён.

— Ну ты даёшь, Петро. Четвёртый раз прихожу, а мне докладывают: пишет и пишет без остановки.

— Забыл что-то, Сёма?

— Давай-ка не здесь, — старший писарь понизил голос, — поговорим по дороге в барак.

Лагерь полностью накрыла ночная темнота. Электрические фонари раскачивал разгулявшийся ветер. Вместе с резкими лучами прожекторов их свет порождал причудливо перекрещивающиеся тени, отбрасываемые столбами ограждения и опорами вышек. Проходя очередной пост, мы демонстративно повернули лица к свету, чтобы патруль опознал тружеников пера и бумаги.

Стоило свернуть с Лагерштрассе, как Семён снова обратился ко мне.

— Ты вот что, Теличко. Не держи на меня зла. Это наши тебя пощупать решили. Если хочешь знать, то я голосовал против.

— Ты о чём, Сёма? А… ты про небольшой конфликт в кабинете Василия Ивановича? Так дело-то житейское. Не бери в голову. Ты мне лучше скажи, Добряков до тебя мои пожелания довёл?

— Да.

— И?

— Есть условие.

— То есть, в принципе, ты согласен? Интересно, какое условие?

— Ты, Петро, или как там тебя…всё так точно про меня описал: и биографию, и прочее. Может, знаешь, что с моими? — в голосе обычно спокойного и уравновешенного старшего писаря было столько надежды, что я не мог ему отказать.

Да-а…этого стоило ожидать. Вполне прогнозируемый вопрос с его стороны. Как бы вразнос парень не пошёл