Выходом из положения могла быть попытка заработать на купцах и восстановить недостаток людей, но проходившая рядом торговая дорога, связывающая Булгар и Киев, оказалась перерезана ордами кипчаков. Купить же на булгарском рынке невольников было просто не на что, тощая мошна к этому времени показала дно как у него, так и у брата. Немного поразмыслив, Прастен с малой дружиной подался в наемники к соседям, в Сувар, а Веремуд с сыном решил попытать счастья среди эрзян, заодно отбыв там свою повинность.

И вот теперь он тут, с ветлужцами, на лесной тропе. Никому особо не нужный на родине, быть может, уже преследуемый эрзянским князем за свои проступки, которые он совершал на его же службе по его же наущению. И куда ему податься, если злые наветы все равно его когда-нибудь настигнут, оборвав такую пустую и никчемную жизнь?

Лес постепенно стал светлее. Березовые рощи все еще перемежались елкой, но постепенно, шаг за шагом, хвойные наряды менялись на лиственные уборы. Густая непролазная чащоба уже нередко разбавлялась крохотными кусками заросших полей, а небольшие поселения в два-три двора уступали место более крупным, обнесенным уже не шаткой изгородью от дикого зверя, а тыном в полтора-два человеческих роста. Даже тропинки стали шире и утоптаннее, а попытки ветлужцев избежать встречи с местным населением – все более частыми и неудачными.

Однако скорость передвижения не изменилась, и ветлужцы все так же бежали, иногда придерживаясь стремян рысящих рядом коней. Двух захромавших лошадей прирезали на мясо, еще на одну пришлось взгромоздить связанного и мрачного Маркужа, отказавшегося идти на своих двоих, однако попытка Веремуда спешиться и передвигаться вместе с остальными привела лишь к пространному замечанию полусотника:

– Если что, тебя первого стрелой ссадят, девчонку не тронут. Как станешь на ежика похож, так и нам сигнал, что проморгали противника…

Вот и пойми после этого, шутит он или нет. Ни сам полусотник, ни его десятники ничем не выделялись из общей массы ветлужских воев, кое-кто из ратников щеголял и более богатой одежкой, так что в этих словах была доля правды. Если начнут лиходеи крепких воев выбивать, то именно Веремуд, грозно восседающий на коне, должен попасть под первый удар. Пришлось смириться и вновь отвечать на вопросы любопытного ветлужца, бежавшего рядом.

– Поведай, рус, когда твои родичи крещение приняли?

– В Новом Риме предки торговали, там и окрестились более двух с половиною веков назад.

– В самом Царьграде жили?

– Нет, в Корсуни род мой в те времена обитал.

– А крестились зачем?

– Единоверцам легче с ромеями дело иметь. Евангелие и Псалтырь по сию пору в семье хранятся, словенским языком писанные.

– Э-э-э… Чертами и резами? – недоуменно произнес полусотник. – Письменности нашей вроде еще не было тогда. Ни глаголицы, святым Кириллом придуманной, ни кириллицы, его учениками созданной… Хотя я, может, и путаю что-то!

– Сам ты… чертами и резами писанный! – обиженно заметил Веремуд, пришпоривая коня и заставляя Ивана бежать быстрее. – Ромейскими буквицами они начертаны, но обычным языком, а как иначе!

– Греческими? Ну да, с кем поведешься… И все остальные русы тоже веры христианской?

– С чего бы? Лишь семья моя сей благодатью отмечена.

– А остальная русь в ваших краях кому поклоняется?

– Всякому разному. Или ты мыслишь, род наш чистоту крови сохранил? Один с ватажкой прибьется, другой, а зовемся все равно так же, потому что русы и воинская доблесть меж собой неразделимы.

– Хм… И мы зовемся ветлужцами, а на самом деле и черемисы, и отяки, и русины.

– Вот-вот, только нам обычно усмирять сброд вокруг себя приходится, а твои тебе в рот смотрят, хоть и мягок ты в словесах своих! Голос не повышал, да ни один из них после захвата усадьбы под подол к девкам не полез и в сундуках шарить не стал. Где нашел таких смиренных?

– Везде достойных отыскать можно.

– А если бы поперек твоего повеления кто поступил, что делал бы? Резал за непослушание?

– Не знаю, но такой человек больше у меня не служил бы и дальше простого воя у воеводы не прыгнул. И они об этом знают! И дело тут даже не в том, что я ценю холодную голову на плечах, особенно в разгар боя и после…

– Имеешь в виду, чтобы разум воин не терял?

– Да. Причина в том, что я ко всем людям отношусь одинаково с уважением…

– И к половцам тем же?

– Хм… нет. Одинаково, пока человек или племя не доказали мне обратное! И то стараюсь выбирать зерна из плевел. Так что если мой воин отнесется к девке как к вещи…

– И что? Это ж баба! Она и создана, дабы мужа ублажать! А уж служка какая-нибудь…

– Нет для меня ни смердов, ни рабов, ни низшего сословия, ни высшего. На этом и другие ветлужцы стоят. И пока моя… хм… полусотня меня уважает, пар свой они на рубке дров спускать будут!

– Сурово ты с ними…

– По Правде Ветлужской! В ней говорится, что звание воинское, как и чин боярский, по наследству не передается, каждый его заслужить может лишь с самых низов. И почести к нему, и богатство, если получится… Однако спрос строгий! С другой стороны, рисковать их головами в чужих распрях тоже никому не позволено! Потом за это можно своей лишиться на воеводском совете! Вот, к примеру, если я захочу просто так пограбить половецкий стан, то, даже если никого не потеряю, более мне дружину в поле не водить…

– Ты погоди со своей дружиной, ты мне про наследуемое ответь, – хмыкнул Веремуд. – Неужто у вас сын боярина бояричем величаться не будет?

– Угу. Даже перед законом нашим боярин сей будет отвечать так же, как и любой другой ветлужец. Да и стоит ему один раз опозориться – начинай опять с самого начала, а то и вовсе запретят служить!

– А какой позор с бабами потешиться? Ладно бы ваши были!

– А вот в этом и заключается суть! Относись к другим так же, как… Да ты слышал наш разговор с инязором! Что повторяться!

– И что, все следуют покону такому?

– Нет, – засмеялся на ходу Иван, однако смех этот прозвучал совсем неестественно и был скорее похож на вымученный кашель изрядно простудившегося человека. – Но, надеюсь, будут когда-нибудь. Может быть… Хотя бы кто-нибудь!

Солнце пекло немилосердно.

Конец долгого дня выдался тягостным, люди устали, и даже досужие разговоры на время прекратились. Весь переход после короткого дневного отдыха прошел в молчании и сопровождался лишь тяжелым дыханием бегущих людей и топотом лошадей.

Веремуд потряс баклажку с остатками воды и огляделся по сторонам, словно пытаясь по волшебству найти источник живительной влаги. Однако ни ручейка, ни родника поблизости не наблюдалось, и он скупыми глотками утолил жажду, бросив пустой сосуд в седельные сумки и с надеждой окинув взором спускающийся в лощину дозор.