крике, чувствую, как расширяется ее грудь, прижимаясь к моему предплечью, и вижу огонь, горящий в глубине ее зловещих глаз. Она готова к войне. Моя прекрасная разрушительная кукла.

Я должен овладеть ею как своей собственной. Мне нужна ее сладкая киска, наполненная и капающая моей спермой, питающей мое первобытное желание пометить ее. Мне нужно, чтобы ее плоть была только что разрезана и кровоточила от моих рук, прежде чем другой мужчина прикоснется к изящному сосуду души, которой я владею. Я не позволю ей выскользнуть из моей хватки. Только не моей Брайони.

Мысль об уничтожении самой священной части династии Вествудов — любимого и слишком идеального Сэйнта — приводит меня в неописуемый восторг. К черту их всех за то, что они позволяют продолжаться отвратительному циклу насилия и смерти слабых. Сэйнт виновен не меньше, и этот ублюдок заплатит, как и все остальные. Мы лишим его титула еще до того, как он получит шанс заявить о нем, покалечим весь институт и всех, кто играет в нем роль.

Доверие Брайони к нему и всем остальным, кого она когда-то любила, будет подорвано, и все это неизбежно обрушится на меня, как я и планировал.

Я единственный на этой земле, кто сможет защитить ее так, как нужно, чтобы она стала королем. Мужчины поменьше ущемляли бы ее власть, гарантируя, что она останется традиционной женщиной. Я же хочу, чтобы она процветала, властвуя над массами. Ее интеллект пылал свободно, как лесной пожар, разрушая традиции прошлого.

Даже сейчас, прижавшись спиной к стене и раздвинув ноги в ожидании, она любит погружаться со мной в темноту, исследуя границы сексуальности, которая всегда была ей интересна, но которой она была лишена. Брайони хочет, чтобы я подталкивал ее, так же как она подталкивает меня. Но моя мягкая сторона дорого нам обошлась.

Аластор установил шаткие границы. Ему надоело ждать, пока я завершу работу. Я узнал имя на удостоверении личности одного из тех, кто напал на нас. Он был членом банды Капрано. Вероятно, молодой парень, нанятый Аластором и пытающийся заработать репутацию, участвуя в убийстве. Губернатор был идиотом, раз вмешивался не в свое дело. Это, несомненно, вернется, чтобы укусить его за задницу. Я не беспокоился о том, что эти люди причинят нам вред. Никто, черт побери, не будет охотиться за мной и жить, рассказывая об этом. Но слова Нокса звучали в моей голове, как назойливый сигнал тревоги, которому нет конца.

Любовь делает нас слабыми.

Я не мог признать, что то, что я чувствовал к Брайони, было любовью, потому что для меня любовь — это пустой звук. Но моя одержимость и преданность этой женщине намного превосходит все, что я когда-либо испытывал к другому живому существу.

Я не могу быть слабым. Особенно с учетом того, что мне предстоит.

Я целую эти сладкие, податливые губы, прижимая свой пульсирующий член к ее бедру. Потребность показать ей свою любовь — это не та эмоция, которая разливается между нами. Это бесконечная ярость.

Ярость бороться, когда мне говорят, что этого делать нельзя. Ярость дышать, когда мир вокруг нас сжимает свою хватку. Ярость, чтобы неистово падать в наше собственное царство извращенных желаний, где только демонические версии нас самих выживают в виде извращенного спасения.

Она тает от моих прикосновений, падая в лужу желания в моей хватке. Ее ноги разъезжаются, и она трется своей жадной маленькой киской о мое бедро, ища облегчения.

— Моя малышка страдает по мне, — шепчу я ей в губы, отстраняясь, чтобы посмотреть вниз.

Ее глаза следуют за моим взглядом, где она практически втирает мокрое пятно в темную джинсовую ткань моих джинсов. Возвращая взгляд ко мне с припухшими, только что поцелованными губами и затуманенным взглядом, она просто кивает.

— Такая чертовски нуждающаяся, — комментирую я, подавая ей свое бедро и грубо прижимая его к набухшему клитору под промокшими трусиками. Ее голова откидывается к стене, а ноги раздвигаются. — Моя развратная маленькая киска не может насытиться, да?

Она впивается зубами в нижнюю губу от моих слов. Брайони обожает, когда я унижаю ее, что я нахожу заманчиво ироничным, потому что в реальной жизни она не потерпела бы, чтобы мужчина унижал ее. Но со мной в этом есть свобода, потому что она знает, как я расширяю ее возможности в мире за пределами нашего секса.

Я скольжу рукой к ее затылку, сжимаю в кулак ее длинные черные волосы, заставляя ее смотреть в потолок. Моя рука проскальзывает под юбку, задевает колготки спереди, убирает бедро, прежде чем нащупать край ее трусиков. Оттянув промокший хлопок в сторону, я провожу двумя пальцами по ее щели, а затем ввожу их в ее скользкую, тугую дырочку. Она задыхается, выгибает спину, а ее руки находят мои плечи и впиваются ногтями в рубашку. Я убираю намокшие пальцы, провожу ими по ее набухшему, ноющему клитору и потираю мягкий кружок, прежде чем снова погрузить их глубоко внутрь.

— О, Боже, — стонет она, ее глаза закрываются.

Я отпускаю ее волосы и свободной рукой бью по лицу, обхватывая ее щеки, в то время как пальцы другой руки остаются глубоко внутри нее, выгибаясь навстречу.

— Открой, — приказываю я, желая, чтобы она смотрела на меня.

Она моргает длинными темными ресницами и задыхается, когда огонь в ее взгляде проникает в мой. Я снимаю верхнюю часть маски со своей головы и надеваю на ее. Она смущенно смотрит, как я одной рукой беспорядочно натягиваю маску на ее лицо: отверстия для глаз прилегают к ее пронзительным голубым глазам, а отверстие для рта прилегает к ее влажным губам.

Вытащив пальцы из ее мокрой киски, я подношу их к ее открытому рту, размазывая по ним ее возбуждение.

— Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек (прим. перев.: Евангелия Иоанна 4:14). — Я бормочу эти слова, пока она раздвигает губы.

Я засовываю два пальца ей в рот, провожу ими по языку до задней стенки горла, пока она не захлебывается ими, ее глаза под маской расширены и слезятся.

Когда я вытаскиваю их, она кашляет, когда слюна попадает из ее рта на мои пальцы. Я кладу руку ей на макушку и надавливаю, пока она не понимает и не опускается передо мной на колени. Опираясь обеими руками о стену, я смотрю на свою маленькую куклу, все еще одетую в чистую форменную рубашку и клетчатую юбку с маской на месте, стоящую на коленях перед своим Богом, готовым признаться во всех своих