Аналитик из «Промышленного активиста» Ярослав Дусин, спрятав дремучую бороду под полиэтиленовый дождевик, повернулся к толпе кормой и сосредоточенно разглядывал бронзовую табличку, наскоро приверченную к постаменту:

Ярослав Дусин напрягал свой аналитический ум в попытке понять – чем царапнули эти металлические буквы его промышленный взор? Но озарение не приходило. Аналитик Дусин отступил на шаг и прищурился. Потом еще на один. И едва не упал в разверстую могилу. Подобно разбуженной курице, он несколько раз неловко взмахнул крыльями полиэтиленового дождевика и вновь обрел равновесие. Аналитик с неудовольствием поглядел в яму, и мстительно столкнул в нее ботинком кусок намокшей глины. Впрочем, вскоре мысли Ярослава Дусина вновь вошли в привычное аналитически-философское русло, где могила фигурировала уже не как «дурацкая яма», а как «последнее пристанище Героя».

Справа от груды глиняных комьев, вывороченных из могилы, помещался отец Геннадий. Он не решался подойти к трибуне, однако и с толпой смешиваться не стал, отделив себя от прихожан милицейским кордоном. В настроениях батюшки преобладало благолепное желание загладить свою вину перед Харитоном Ильичом. О глубоком раскаянии и готовности к сотрудничеству красноречиво говорила даже одежда священнослужителя. В этот день он облачился в белый шелковый подризник и фелонь с приподнятым жестким оплечьем. Расшитая епитрахиль обвивала его шею, золотой наперсный крест возлежал на округлом брюшке. Отец Геннадий то смиренно опускал глаза долу, то молитвенно возносил их к небу, рискуя уронить с головы свою парчовую митру. И только пальцы, без конца теребившие шнурки раззолоченных поручей, выдавали известную степень волнения священнослужителя.

Чуть поодаль стоял с отрешенно-надменным видом краевед-рационализатор Пилюгин. Он явился на церемонию все в том же сером лохматом свитере с заплатками на локтях. Николай Николаевич взирал на собравшихся чуть свысока и скептически шевелил толстыми верблюжьими губами.

Неподалеку застыл Брыков в черном с иголочки сюртуке и лакированных туфлях с острыми носами. За его спиной помещался широкоплечий молодец, который держал над головой мецената раскрытый черный зонт. Сосредоточенно-решительное выражение лица Вениамина Сергеевича говорило о его готовности к самым серьезным битвам за Почет и уважение сограждан.

Немногим позже остальных явился скульптор Сквочковский. Он жизнерадостно раскланивался направо и налево, позировал фотографам и телеоператорам, с видом именинника пританцовывал возле постамента и едва не лопался от восторга, который испытывал сам от себя. Заметив мецената, Андриан Эрастович скроил губы в самую презрительную усмешку, на которую только был способен, и демонстративно повернулся к нему спиной. Вениамин Сергеевич в свою очередь проводил его злобным взглядом и прошипел вслед:

– Подожди, я тебя бушлатом по зоне загоняю, фуфел коцаный!

Наконец, со стороны города показалась серая иномарка с тонированными стеклами. Она остановилась на подъезде к площади. Из машины вышел сияющий Харитон Ильич, а следом за ним – Кирилл, Василий и гражданка Тушко.

Тут же в толпе, в разных ее частях, с десяток хорошо поставленных голосов начали скандировать:

– Зо-зу-ля!

Толпа, измученная бездействием, была непритязательна и обрадовалась даже такому нехитрому развлечению.

– За! Зу! Ля! ЗА—ЗУ-ЛЯ!!! – понеслось над Беспутной Слободой тысячеголосое эхо, усиленное криками галок.

В глубине возле клуба заквакал оркестр. Харитон Ильич раскраснелся от удовольствия и, приветственно вскинув руки над головой, двинулся вслед за гражданкой Тушко, которая мощной грудью уже прорубала сквозь толпу просеку к трибуне.

Зозуля взлетел по ступеням и остановился у микрофона. Телевизионщики нацелили на него объективы. Защелкали фотоаппараты.

– Дорогие согражданы! – начал Харитон Ильич проникновенно. – Я рад и горд, что, значит, вы – здесь, и что вы сюда – это самое!

Он откашлялся, оглянулся через плечо и подмигнул Кириллу, причем, в его глазах не было обычного затравленного выражения – во взгляде Зозули читалось откровенное самолюбование и кураж.

– Я не буду долго говорить! – обнадежил толпу Харитон Ильичи, но тут же обманул ожидания. Он достал из-за пазухи какие-то бумаги, пошелестел ими, укладывая перед микрофоном, снова откашлялся и начал:

– Дорогие славинцы и гости, значит, города! Лев Аристархович Бубнеев до последних дней с честью выполнил наказ Петра Великого: «Кто к знамени присягал единожды, тот у оного и до смерти стоять должен». А потому не случайно мы сегодня исторически восстановили его могилу, и с тех пор чествование падшего генерала будет традицией в день годовщины Бородинской битвы!

– Откуда он взял эту ахинею? – зло шепнул Кирилл Василию. Тот не ответил, а лишь кивнул в сторону гражданки Тушко. Зинаида Леонидовна стояла прямо перед трибуной и жадно ловила каждое слово своего начальника, шевеля в такт губами, словно суфлер. Сказанное она трудолюбиво конспектировала в свой блокнотик (опытные пресс-секретари знают, что секрет продвижения по службе кроется в умении написать своему начальнику текст выступления, а потом, усевшись в первом ряду, конспектировать написанное тобою же, сохраняя идиотически преданное выражение лица). Меж тем, Харитон Ильич продолжал:

– У микрорайона Промышленный Тупик славная история. Она уходит своими корнями в глубь веков, в Беспутную Слободу! Здесь, в Слободе, нашел свое последнее пристанище герой Отечественной войны 1812 года генерал Лев Бубнеев, и где теперь будет захоронена его могила.

Мало найдется на территории нашей необъятной родины таких населенных пунктов, как Промышленный Тупик! Где так живы традиции, где люди так хорошо помнят свою историю малой родины и гордятся ею!

Меня всегда приятно удивляло энтузиазм и энергия, с которой славинцы все от мала до велика берутся за любое дело, будь то сбор макулатуры или любой другой праздник. Вы в каждое начинание вкладываете не только все силы, но и душу, и все делаете действительно с патриотизмом к родному городу!

Толпа, подожженная с десяти концов наемными крикунами, вспыхнула, зааплодировала, и над Слободой вновь разнеслось:

– ЗА! ЗУ! ЛЯ!!!

Харитон Ильич улыбнулся в щетинистые усы, оторвался от листков с речью и пояснил:

– Вот тут, как я сказал, могилка была захоронена… Так вот, мы ее нашли и сегодня по-настоящему захораниваем. И еще открываем памятник падшего генерала Бубнеева. И это не спроста! Это – символ! Вы же уже слыхали про войну и Наполеона. Они тоже, как говорится – на Русь с мечом! А потом, значит, пришел Кутузов бить французов! Вот и мы… То есть я… То есть, вместе – побьем и равнодушие, и это самое… Коррупцию и все прочее. Побьем, ядрен-батон!

Харитон Ильич счастливо засмеялся. Потом он снова набрал в грудь воздуха с явным намерением еще немного поораторствовать, но фонтан его красноречия неожиданно иссяк. Однако Зозуля, нисколько не огорчившись этому факту, снова развернул листок с напечатанной речью.