глаз... Наконец, как только Бехлинг вернется, я тотчас же прикажу отправить в Кведлинбург Вашу карету, а вместе с ней и прислугу, в которой Вы, вероятно, будете нуждаться. Анна София»[22].

В это время Гертруда покончила с распаковкой белого платья, передала его Юте и вдруг озадаченно уставилась на черное. Аврора перехватила этот взгляд и спросила:

— Ну? Что-то не так?

— Нет-нет, разве что мне следует немедленно оповестить о том, что вы привезли свое платье и в нашем, приготовленном для вас, не нуждаетесь. Понимаете, дамы редко привозят к нам свои гардеробы, и я не уверена, что это...

— Что это соответствует местным стандартам?! Тогда не забудьте сообщить вашему начальству, что это платье — подарок Ее Королевского Сиятельства, вдовствующей княгини Анны Софии.

Гувернантка удалилась, сообщив, что скоро вернется с ужином. Аврора и Юта остались одни. Молодая служанка по-прежнему тоскливо озиралась по сторонам.

— Это ужасно! — наконец воскликнула она. В ее глазах снова блестели слезы. — Мы и впрямь здесь останемся, и мне придется стать монашенкой?..

— О боже, какая же ты глупая! — проворчала Аврора, удовлетворенная, впрочем, тем, что может отыграться на этой плаксе. — Канониссой буду я, ты же так и останешься моей камеристкой, не более и не менее. Все дамы здесь обзаводятся прислугой, но если тебе такой расклад не по душе, я отправлю тебя обратно в Гослар, раз уж все равно могу вызвать из Дрездена столько служанок, сколько потребуется! Тебе решать, однако поторопись! Нет, ну что за дуреха!

— О, нет, я не хочу возвращаться домой, но если госпоже графине угодно попутешествовать...

Аврора с возрастающим сожалением подумала о Фатиме — турецкой рабыне, которую ей когда-то подарил Фридрих Август и чьи многочисленные таланты были поистине неоценимы. К примеру, она все понимала с полуслова — как жаль, что она ее, скорее всего, больше никогда не увидит: Фатима смотрелась бы в религиозной общине слишком уж экзотично!

— Ну, ладно, время покажет! — воскликнула она, чувствуя подступающую усталость. — А пока приготовь мне все, что необходимо для вечернего туалета. Я порядком запылилась в дороге. Потом ты поужинаешь со мной, и мы ляжем спать. Я очень устала!

Это было не просто некое абстрактное утверждение. Двадцать лье[23], что Аврора провела в дороге, в отчаянии вынашивая планы о побеге, не прошли бесследно. К тому же ей необходимы были тишина и покой, требовалось тщательно все взвесить и продумать: как ей жить дальше, как добиться лучшего будущего для себя, но в особенности, конечно же, для своего сына. Однако Авроре так и не удалось собраться с мыслями. Всякий раз, как она пыталась сосредоточиться, перед ней возникал образ ее младенца. Сейчас ему уже должно было исполниться полгода, и — Господи, Боже! — как же ей хотелось его увидеть, хотя бы одним глазком. Она знала, что не сможет долго противиться этому чувству: оно было сильнее нее и буквально выжигало Аврору изнутри. Кое-как ей все же удалось забыться, но сон ее был прерывистый и неспокойный...

Рано утром ее разбудил звон колокола, а немного позднее в комнату торжественно вплыла Гертруда в сопровождении служанок, полная решимости приготовить «новенькую» к предстоящей церемонии. Сначала Аврору помыли. Затем ее восхитительные черные волосы тщательно расчесали, заплели в косы и красиво уложили вокруг головы. Вся процедура была проделана предельно аккуратно, с глубочайшим почтением, однако служанки при этом не обмолвились ни словом. Потом прелестную головку графини украсила тончайшая кружевная вуаль с букетиком белых роз, закрепленных длинными булавками. Затем настал черед сатинового платья, которое, безусловно, было очень к лицу Авроре и выглядело так, будто было совсем новым. Ах, как давно она не надевала праздничных платьев! Пожалуй, с тех самых пор, как она уехала из Дрездена: беременная женщина да к тому же еще и почти затворница вряд ли может похвастаться роскошным гардеробом! Наконец, стройные ножки графини оказались затянуты в белоснежные шелковые чулки, сверху закрепленные подвязками, а завершили туалет кремовые туфли на высоком каблуке. Она была так ослепительно прекрасна, что служанки даже позволили себе легкий вздох восхищения, который, впрочем, быстро угас под пристальным строгим взглядом Гертруды. Юта все это время стояла в стороне и завороженно следила за чудесным превращением своей хозяйки. С подобной церемонией она сталкивалась впервые и теперь впитывала все, как губка.

Как только туалет графини был завершен, Гертруда подала ей стакан воды. Церемония облачения восходила еще к стародавним рыцарским обычаям, когда к алтарю следовало обязательно явиться натощак.. Авроре казалось, что эмоции, внезапно нахлынувшие на нее, сплелись в горле в тугой клубок, так что она ограничилась всего лишь одним глотком. Наконец, ей вручили длинные белые перчатки и Библию в черном кожаном переплете. Колокол зазвонил снова, но на этот раз перезвон звучал как-то по-особенному. Аврора вместе со своей небольшой процессией двинулась в сторону церкви, соединенной небольшим галерейным переходом с главным зданием аббатства.

Их встретила напыщенная, строгая дама в белоснежном шелковом платье со вставками из горностая. Рядом с ней стоял мальчик, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы длинный шлейф дамы не волочился по земле. Женщина высокомерно улыбнулась:

— Я графиня Беатриса фон Мерзебург, и сегодня я имею честь познакомить вас со всеми благородными дамами, которые будут вас сопровождать.

Аврора сделала реверанс и улыбнулась:

— Иметь вас в качестве сопровождающей, графиня, — это большая честь для меня. Я вам очень признательна за то, что вы вызвались помочь мне...

— Я не вызывалась, сударыня, я получила приказ, — поправила ее строгая собеседница. — Возьмите меня за руку и пойдемте!

Двери церкви распахнулись, и женщины под оглушительные звуки фанфар вошли внутрь. Госпожа фон Мерзебург стиснула вмиг похолодевшую ладошку Авроры и подняла ее прямо перед собой. Так обе дамы, рука об руку, медленно прошествовали к клиросу, где по обе стороны каменного алтаря, украшенного восковыми свечами в бронзовых подсвечниках, возносилось звучное, мелодичное пение канонисс. Могло показаться, что поют ангелы, настолько прекрасны были их голоса, исполненные необычайной грации и изящества.

Канонисс было около двадцати, и все они, в одинаковых одеждах, сидели в боковых проходах. В центре же, под сводчатой галереей, на возвышающейся кафедре, восседала аббатиса. Спадающие складки одеяний, в которые были облачены поющие канониссы, резко контрастировали с фигурой пастора, напряженно застывшего и скрестившего на груди руки. Его взгляд рассеянно блуждал под величественными сводами храма, выполненными в романском стиле, что были даже еще древнее, чем готические