– Садитесь поближе, и я приготовлю вам тарелку, кузенРайен, – сказала Мэри-Джейн, вскочив с места.

– Нет, не могу, дорогая, – сказал он, педантичнособлюдая формальности по отношению к Мэри-Джейн, своей родственнице изпровинции. – Благодарю тебя, но я должен спешить.

– Райен вечно спешит, – хмыкнула Мона. –Райен, прежде чем уйдешь, прогуляйся хоть немного по саду. Там простопрекрасно. Взгляни на небо, прислушайся к пению птиц. И если ты еще не чувствовалсладкого запаха олив, самое время сделать это сейчас.

– Мона, ты поглощаешь рис в огромных количествах. Разветак нужно вести себя во время беременности?

Она постаралась справиться с приступом смеха.

– Райен, присядь и выпей стакан вина. Куда запропастиласьЭухения? Эухения! Разве у нас не найдется вина?

– Я не хочу вина, Мона, благодарю.

Он отпустил жестом Эухению, на мгновение промелькнувшую восвещенных дверях, сгорбившуюся, злющую, всем недовольную.

Райен выглядел просто великолепно, несмотря на очевидноераздражение. Моне он вдруг представился с огромной тряпкой в руках, стирающимпыль со всего вокруг. Она рассмеялась.

Пора выпить глоток молока, а еще лучше целый стакан. Рис имолоко. Не удивительно, что техасцы едят эти продукты вместе.

– Кузен Райен, подождите минутку, – сказалаМэри-Джейн, – позвольте мне только наполнить вашу тарелку.

– Нет, Мэри-Джейн, благодарю тебя. Мона, я долженкое-что сказать тебе.

– Прямо сейчас, за обедом? Ну ладно, давай. Насколькоэто плохая новость? – Мона плеснула в стакан молока из картонки, проливнемного на стеклянный стол. – После всего, что уже случилось? Знаешь, вчем состоит проблема этой семьи? В закоснелом консерватизме. Меня частозанимает вопрос, не слишком ли это? Что ты думаешь на сей счет?

– Мисс Свинка, – сурово отозвался Райен. – Яразговариваю с тобой.

Мона смеялась уже едва ли не истерично. Как и Мэри-Джейн.

– Думаю, я получила здесь работу как повар, –сказала Мэри-Джейн. – И все, что мне нужно сделать с этим рисом, –добавить немного масла и чеснока.

– Опять она о масле! – Мона указала наМэри-Джейн. – Везде масло! В этом весь секрет: поливать маслом все, чтопопадется на глаза. – Она подхватила ломоть белого хлеба и погрузила его ввязкую массу медленно тающего на блюдце масла.

Райен взглянул на свои часы – это был решительный сигнал,что он останется здесь не более чем на несколько минут. И, благодарение богу,не сказал ни единого слова о том, что заберет с собой Мэри-Джейн.

– Так в чем же дело, хозяин? – спросилаМона. – Выкладывай. Я готова к любой неожиданности.

– Не знаю… Не уверен… – тихо сказал он.

Этот ответ вызвал у Моны новый взрыв смеха. Или, быть может,виной тому послужило растерянное выражение лица Райена. Мэри-Джейн непереставала хихикать, прикрывая ладошкой рот.

– Мона, я ухожу, – сказал он, – но вхозяйской спальне лежат несколько ящиков с бумагами. Это вещи, которые нужныРоуан: записи, доставленные из ее комнаты в Хьюстоне. – Он покосился всторону Мэри-Джейн, будто говоря: «Она ничего не должна знать об этом».

– О да, эти ее записи, – отозвалась Мона. – Яслышала, как вы разговаривали о них в последний вечер. Ты знаешь, мнерассказали смешную историю, Райен, что когда Дафна Дюморье…[18]Ты знаешь, кто это?

– Да, Мона.

– Так вот, когда Дафна Дюморье писала «Ребекку», онарешила провести своего рода эксперимент, чтобы понять, как долго сможетпродержаться, не называя имени той, от чьего лица ведется повествование. Майклрассказал мне об этом. Это правда. И ты знаешь, к концу книги эксперимент ужене имел значения. Но ты никогда не узнаешь имени второй жены Максима де Винтерав этом романе или в кино. Ты видел фильм?

– Так в чем же там было дело?

– Ну, Райен, ты всегда остаешься верным самому себе. Тыдо самой смерти не рискнешь произнести даже имя Лэшера. – И снова онапринялась неудержимо смеяться.

Мэри-Джейн хохотала и хохотала, словно все знала. Нет ничегосмешнее, чем человек, смеющийся над шуткой, – смешнее его может бытьтолько тот, у которого не прорежется даже и следа улыбки, который вместо этогобудет смотреть на вас с неописуемой яростью.

– Не притрагивайся к ящикам, – торжественнопроизнес Райен. – Они принадлежат только Роуан! Но есть нечто такое, что ядолжен сказать тебе… Речь о Майкле… Я кое-что нашел в генеалогических записяхсреди тех бумаг. Мэри-Джейн, пожалуйста, сядь и ешь свой ужин.

Мэри-Джейн молча повиновалась.

– Правильно, речь о генеалогии, – сказалаМона. – Вау, быть может, Лэшер знал что-то такое, чего мы не знаем?!Мэри-Джейн, генеалогия не просто увлечение этой семьи, а навязчивая идея.Райен, твои четыре минуты уже почти истекли.

– О чем ты?

Она захохотала снова. Он должен был уйти. К горлу сноваподступала тошнота. И вольно же ей было так неудержимо смеяться.

– Я знаю, что ты собираешься сказать! – сообщилаМэри-Джейн, снова соскочив со стула, словно столь серьезные беседы онанепременно должна была вести стоя. – Ты собираешься сказать, что МайклКарри тоже из рода Мэйфейр. Я говорила тебе!

Лицо Райена мгновенно превратилось в безжизненную маску.

Мона выпила четвертый стакан молока. Она покончила со своейпорцией риса и, подняв блюдо, сняла с него крышку и положила себе на тарелкуцелую горку испускающих пар рисовых зерен.

– Райен, перестань глазеть на меня, – сказалаона. – Так что там насчет Майкла? Неужели Мэри-Джейн права? Мэри-Джейнзаявила, что Майкл из рода Мэйфейр, едва взглянув на него.

– Так и есть, – объявила Мэри-Джейн. – Яувидела сходство сразу же. Вы знаете, на кого он похож? Он похож на оперногопевца.

– На какого оперного певца? – спросил Райен.

– Да, на какого?