Он собирался сказать ей «спасибо» — за хрустальное детство, за тонкие грани его. «Только детство и было настоящим». И еще много чего следовало сказать.

— Саш, тебе не холодно без шапки?

— Нет, мам, нормально. К пруду пойдем?

— Далековато. Вдруг сестре нужно будет отлучиться.

— Позвонит, дождется. Мам… Персонал тут грамотный.

— Давай лучше прямо, по алее.

Залитый туманом день словно зажмурился, чтобы верней насладиться звуками: все они были чисты и приятно выпуклы, каждый хруст, каждый шорох.

— Я на этот раз так испугалась, — вздохнула она. — Сильный был приступ. Лет десять такого не случалось.

— А последний? Когда он был-то? В позапрошлом году? Тогда ведь тоже…

— Нет, на этот раз сильнее. Я даже зеркало прикладывала, пока машину ждала. И, видишь, неожиданно легко закончился.

— Что врачи говорят?

— А что они скажут? Говорят, что лечат успешно. Раз приступы не учащаются. Наверное, так и есть. Приступы действительно не учащаются.

Дошли до валуна, похожего на шишкастый картофель.

Когда Зинаида начинает подниматься с постели, ее первые прогулки — вот так же, под ручку с Мариной Никитичной — «до большой картошки»… Многое в обозримом будущем будет зависеть от течения болезни: поначалу клинику Хорватова новый топилинский бюджет не осилит.

— Евгению Павловну видела, летом еще, — сказала Марина Никитична. — Старая совсем баба Женя. Битву со старостью большинство из нас, конечно же, проигрывает. Но не все ведь, правда? Бывают же такие пожилые живчики… старички, старушки… которые в полной памяти, и годы им нипочем, и они ходят в бассейн… Вот такие, как в рекламе зубных протезов. А?

— Ты непременно будешь такой живчик, мама.

— А если не буду, ты уж, пожалуйста, не подавай виду. Ладно?

— Ладно. Протез в бассейне постарайся не утопить. А то я видел, как бывает. Приходили как-то старички поплавать.

Мать сунула ему кулак под нос.

— Не то чтобы дряхлая, вовсе нет. Правда, с палочкой, — продолжила она. — Я ее возле блошиного рынка заметила. Знаешь, недалеко от Базарного переулка. Окликнула. Я тогда без Зины была. Не слышит. Идет вдоль рядов, наклоняется чуть ли не носом к асфальту, берет там всякие штуки, вертит их, рассматривает через очки. Я долго за ней подглядывала. Интересно же, столько лет человека не видела. Старая, думаю, какая старая. И я такая скоро буду… Подошла к ней, остановила. Здороваемся, обнимаемся, а я чувствую, она как-то рассеянна. Узнала. Нет, она меня узнала. Но, чувствую, я ей не интересна совсем. Ждет, чтобы распрощаться. Спросила, что она здесь делает. Да вот, говорит, пенсию принесли, пришла подыскать чего-нибудь в коллекцию. Она заколки коллекционирует.

— Заколки?

— Заколки для волос. Ты знал, к примеру, что в советские годы заколки югославские в Любореченск контрабандой возили?

— Представить только.

— Да.

Какое-то время шли молча. Топилину вспомнилось, как на вырученные от продажи ваучера деньги баба Женя съездила в Эрмитаж.

— Она все еще в кедах?

Марина Никитична кивнула.

— Модные такие. На толстенной подошве. Вспомнила вдруг, что у меня была заколка костяная с резьбой. Сохранилась ли, спрашивает, та заколочка, нужна ли она мне, а то, если не нужна, она с удовольствием примет… Больше ни о чем не спрашивала… Только о заколе. Стала я ее расспрашивать — но она только плечами пожимала: да так, помаленьку, все нормально. И снова о костяной заколочке. Разошлись на том, что я поищу, и, если найду, привезу ей в подарок.

— Нашла?

— Нашла. Все перерыла, нашла. Но не повезла. Не смогла. Она, наверное, обиделась.

Дойдя до следующего валуна, повернули обратно к зданию лечебницы.

— Мама, хочу тебя сразу предупредить, — сказал Топилин серьезным тоном. — Мне будет поначалу тяжело есть твою стряпню. Успел отвыкнуть… То есть привыкнуть к человеческому питанию.

— Но-но, — засмеялась она. — Я немного поднаторела, не так все плохо.

Топилин слушал ее смех и понимал, что никаких специальных разговоров не понадобится. Только что обсудили главное, не обмолвившись о главном ни словом, — совсем баба Женя, коллекционирующая заколки, не обмолвилась о том, что составляло ее собственное прошлое, сброшенное однажды, как непосильная ноша.

Марина Никитична довольна, что сын наконец разобрался со своими проблемами. Она будет счастлива, если Саша переедет к ней, согласившись терпеть компанию Зины.

Передняя пассажирская дверь неплотно закрыта. Топилин не придал этому значения: водилось за ним такое, в гараже частенько бросал машину незапертой. На сигнализацию не ставил. Бывало, и ключ в салоне оставлял. Как только завелся и тронулся с места, дверца бардачка раззявилась — и тут он заподозрил неладное. Выгнал «Тигуан» за ограду, не спеша вернулся, так же не спеша запер ворота на замок. Еще немного потянул время: наклонившийся столбик поправил, отряхнул осыпавшуюся краску с рукава. Уже догадывался, что произошло. Не понимал, что делать, после того как убедится.

Можно, конечно, в полицию сходить, написать заявление… собственно — обязан сходить, написать заявление…

Он сел в машину и заглянул в бардачок.

«Стримера» в бардачке не было. Больше ничего не взяли.

— Ну не придурок…

С размаху хлопнул обеими руками по рулю. И еще раз.

— Идиот!

После вспышки ярости медленно приходил в себя, пытался обдумать ситуацию. Теоретически, конечно, травмат могли стащить и полярники. Задолго до визита малолетней компании. Витек, бывало, ходил мимо в воинскую часть, доставляя заказ самогона… И все-таки нет. Витек не полез бы. Сперли малолетки, топтавшиеся во дворе, пока он разговаривал с Владом.

— Осторожно, дети.

Гнал довольно рискованно по грязной запруженной трассе, хотя понимал прекрасно, что незачем: прошло три дня, «Стример» давным-давно осел в подростковом тайничке. Не факт даже, что у Влада. Воришки могли скрыть от него добычу.

Футбольный интернат с общежитием располагался на восточной окраине. Кратчайший путь — по прилегающим к городу деревенькам. Но тащиться по узеньким дорожкам, по черной зимней жиже, когда внутри уже сорвалось и вот-вот выдавит ребра, — было немыслимо. И Топилин заложил десятикилометровую петлю по объездной.

«БМВ-6» со ставропольскими номерами пустилась с ним наперегонки. Топилин в такие забавы никогда не ввязывался, но ставропольский шумахер мешал, снова и снова занимая просветы между шедшими впереди грузовиками и вынуждая откладывать обгон.

— Кубаноид хренов, — проворчал Топилин, переводя коробку передач в спортивный режим. — Жертва Олимпиады.