убежден, что нужно жить в полную силу и прочувствовать каждое неповторимое мгновение. Всякий раз, как сажусь за работу, я думаю о семье, о жене, о детях, о внуках. О прошлом, настоящем и будущем. Может быть, это говорит о моем мистицизме? Но что такое мистицизм, если не духовность? Обыкновенно это понятие связывают с верой в Бога, но на мой взгляд духовность представляет собой совершенно особую реальность, независимую от каких бы то ни было религиозных убеждений. Духовность есть в каждом, и если человек основывается в своих действиях или хотя бы в мыслях именно на ней, то почему бы и нет.

Я вкладываю в свои абсолютные композиции особое значение, которое опирается на нечто большее, чем технические элементы, а именно на моральные ценности, связанные с моим душевным настроем в тот момент, когда я пишу эту музыку.

«Кантата Европе» и стихи, посвященные Марии

– Ты уже ясно дал понять, что в отличие от «Голосов из тишины» и «Пустоты переполненной души» «Кантата Европе» не входит в число твоих любимых произведений. Не объяснишь, почему?

– Нужно заметить, что я не могу быть беспристрастным судьей, когда речь идет о моих собственных работах. Хоть я и сознаю недостатки каждой, люблю я их все без исключения. Дело в том, что «Кантата Европе» была активно раскритикована уважаемыми мною людьми, так что я и сам стал сомневаться насчет нее… Третья часть композиции, о которой ты говорил, меня совсем не убеждала, а вот первая и вторая казались мне добротными. Но когда я дал послушать кантату Петрасси, он выразил ровно противоположное мнение. Он отметил, что первая и вторая часть ему не нравятся, и сказал, что во второй части вступает слишком уж много голосов, что может лишний раз запутать слушателя… Скорее всего, он был прав.

– Ты часто спрашивал мнения своего учителя?

– Иногда мы встречались у него дома с Мауро Бортолотти и Альдо Клементи и говорили о музыке, как в старые времена, когда учились в консерватории. Я уже рассказывал, что спросил Петрасси напрямую, что он думает о «Концерте» и о «Кантате Европе». Во время наших встреч он очень подробно разобрал мои партитуры. Мне нравилось то, как откровенно мы могли обо всем говорить. В другом месте сложно было рассчитывать на такую честность. Даже когда Петрасси критиковал мою работу, это только еще больше вдохновляло.

Кажется, меньше других ему понравился «Тотем Второй», где я использовал фагот, имитируя бульканье желудка и пуканье воображаемого властителя.

– И что сказал Петрасси?

– Что я слишком натурально передал эти звуки.

– Возвращаясь к «Кантате Европе». Я знаю, что ты написал две версии кантаты, но как и почему это случилось?

– Бельгийское музыкальное общество заказало мне произведение по случаю праздника в честь объединения Европы. Сначала я написал вступление для гитары и флейты, потому что президент этого общества был гитаристом и хотел сам его исполнить. Он был насколько любезен и так хорошо оплатил мою работу, что я чувствовал себя обязанным и хотел ему угодить, но вступление, которое я для него написал, звучало для меня совсем неубедительно, так что позднее я набрался смелости, и вычеркнул его из партитуры, несмотря на то, что когда президент это обнаружил, то написал мне, выражая свои сожаления.

Это было первое, что я поправил, затем пришла очередь партии вокала.

Когда произведение было впервые исполнено в бельгийском городе Льеже, все тексты вокальных партий звучали на разных языках, с соответствующими требованиями к четверым исполнителям.

Позже я представил «Кантату» в церкви Святой Цецилии и пригласил двух исполнителей, которые читали текст в переводе на итальянском. Концерт имел успех. Коммунистическая партия отобрала это произведение для праздничной демонстрации в Театро Олимпико. После этого выступления Мауро Болоньини заметил, что «Кантата» не слишком ему по душе. Он сильно раскритиковал ее, и когда я с глазу на глаз спросил, что ему так не нравится, он признался, что на его взгляд я слишком увлекся риторикой жанра.

– Быть может, в этом произведении как в силу задействованных текстов, так и вообще преобладает больше внешнего, как порой случается в кино, когда задумывается нечто масштабное?

– Ты попадаешь в ловушку риторики. Риторика – такая вещь, от которой не всегда удается дистанцироваться и найти нужную грань. Я всегда доверял и доверяю мнению друзей и коллег. Иногда я стараюсь «спасти» от произведения то что можно и перебрасываю удачные куски в другие композиции. Это своего рода прогресс. Никогда нельзя останавливаться, иначе наступит конец.

Подводя итог, признаюсь, что первая часть мне нравится и сегодня, особенно атака хора сразу же после вступления, да и вообще хоровая часть (построенная на серии, выбивающейся из общей полифонии). Я постарался достичь определенного эффекта постепенным введением разделенных на группы струнных, которые выходят на крещендо благодаря нагромождению голосов, а затем уходят на диминуэндо, выбывая по одному и ослабляя динамику.

Разумеется, тот вид письма, которым я воспользовался, предлагает много разных возможностей, но мне показалось, что именно вариант постепенной аккумуляции голосов хорошо вяжется с идеей множественной идентичности, которая лежит в основе «европейского идеала».

– Способ письма, при котором ты наращиваешь голоса, и правда кажется весьма подходящим для передачи идеи разнообразия культурных идентичностей, слившихся в единое целое. Но у меня не остается впечатления совершенного торжества единства: финал произведения открыт и оставляет сомнения, словно надежда на единство есть, но уверенности в нем нет. По-моему, все произведение вращается вокруг этой мысли, но у него какая-то тяжелая аура.

После вступления контрабасов и органного пункта на соль атмосфера композиции сгущается, становится напряженной и заканчивается кластером; затем снова звучит мотив надежды, который проводится фрагментарным введением органного пункта и заканчивается словом «Европа», появляющимся в тесной гармонизации со звучанием хоров. Они сопровождают его, точно большой знак вопроса…

– Эта композиция состоит из трех частей: I – Ожидание, II – Предостережение, III – Надежда. Первую часть текста я передал хору, вторую – двум чтецам, а третью – снова хору, состоящему из сопрано, поющих текст на слова Виктора Гюго.

– Если не возражаешь, мне хотелось бы поподробней обсудить сами тексты. Надпись на партитуре гласит: «Тексты тщательно отобраны и включают в себя творения подлинных отцов европейской идеи».

Последний в хронологическом порядке текст относится к тысяча девятьсот шестьдесят третьему году. Как и почему были выбраны именно эти тексты?

– Подбором я занимался лично. Все тексты – работы давно почивших выдающихся европейских политиков, мыслителей и поэтов. Это послания на разных языках, дошедшие до нас через многие годы, которые мне захотелось сплавить в единую амальгаму.

Поначалу я не хотел использовать переводы: каждый текст должен был зачитываться на