известно, были рупорами «Action française». Таким образом, именно «Action française» (наряду с вульгарным марксизмом) будет репрезентировать в тексте «Апологии истории» «псевдоозарения псевдоидеями».

Любопытным образом эта трехчленная конструкция, намеченная Блоком в письме Февру и развитая в «Апологии истории», в точности воспроизводит систему ценностей, декларировавшуюся Моррасом и его сторонниками. Клер-Франсуаза Бонпер-Эвек описала ее так: «Между сырой эрудицией и тенденциозно-мифологическими построениями есть место для строгой и рациональной истории; именно такая история и является идеалом для „Action française“. Верный путь для исторической науки, согласно „Action française“, был указан Фюстелем де Куланжем» [Bompaire-Evesque 1988, 128].

Мы могли убедиться ранее, что существуют многочисленные параллели между ценностными установками Блока и Февра (с одной стороны) – и требованиями, которые предъявлялись к исторической науке авторами из правого лагеря. Но здесь перед нами уже не схождение отдельных оценок или лозунгов, а структурный параллелизм. Как истолковать его? Как несущественную случайность? Или как идейное родство?

На «поразительные схождения» между позицией «Action française» по отношению к Ланглуа и Сеньобосу и позицией школы «Анналов» по отношению к Сеньобосу указывал в 1983 году Жан Капо де Киссак (о праворадикальных симпатиях которого говорилось выше) [Capot de Quissac 1983, 173]. Он проявил, однако, в своей статье большую осторожность, воздержавшись от каких-либо выводов и предоставив читателю самому судить о причине этих «поразительных схождений».

Сегодня мы вряд ли можем удовлетвориться такой недосказанностью. Соотношение позиции «Action française» с позицией «Анналов» по вопросам развития исторической науки истолковывается, на наш взгляд, довольно просто. Это соотношение «вызов – ответ». В борьбе «Action française» с позитивистской историографией проявились, как нам кажется, родовые свойства праворадикальных идеологий: чуткость и неконструктивность. Способность раньше и острее других ставить реальные, но болезненные или «неyдобные» вопросы – и неспособность предложить практическое решение этих вопросов, продуктивное в долгосрочной перспективе. Ср. аналогичный подход к правым идеологиям, сформулированный в статье Карло Гинзбурга «Германская мифология и нацизм» [Гинзбург 2004, 242)]. Это же мы наблюдаем и в случае, рассмотренном выше. Праворадикальные критики смогли точно увидеть слабые места позитивизма, отчасти даже смогли провозгласить верное направление выхода из кризиса («путь синтеза», «путь Фюстеля де Куланжа»), но предложенный рецепт был чрезмерно общим и остался благим пожеланием: на практике правые радикалы не смогли выработать ничего плодотворного взамен. Плодотворные выходы из наметившегося тупика были найдены не врагами современности, а ее союзниками: наследниками самих позитивистов. В сфере исторической науки такими наследниками были Блок и Февр. Школа «Анналов» стала ответом на вопросы, первоначально сформулированные в ходе борьбы правого лагеря с новой Сорбонной.

Эпилог: смена вех

В заключение – несколько слов о том, что было дальше. Какова была последующая судьба историко-филологических наук во Франции?

Необходимо пояснить перспективу, в которой мы здесь будем коротко рассказывать об этом. Перспективу, которая делает возможным разговор не просто о развитии, а о судьбе науки или наук. В статье «Межкультурная история филологии» Мишель Эспань указал на возможность построения истории филологического знания в двух разных перспективах: внутренней и внешней. Внутренняя история филологии – это история, уделяющая преимущественное внимание техническим аспектам филологии, то есть сменяющим друг друга способам предъявления текстов. Внешняя же история филологии – это, по выражению Эспаня, «история поэтапного вписывания филологии во все более и более усложняющийся „пазл“, которым являются расклад и комбинация гуманитарных дисциплин в их историческом становлении» [Эспань 2006, 13]. Речь идет о постоянно меняющемся раскладе и иерархическом соотношении различных дисциплин, о выходе одних дисциплин на передний план и вытеснении других на периферию общественного внимания, о меняющихся связях и союзах между дисциплинами – союзах, всегда предполагающих наличие дисциплины лидирующей и дисциплин заимствующих, ведомых. Такие междисциплинарные союзы, как правило, предполагают и наличие дисциплин-противниц, еще недавно лидировавших, на изоляцию и дискредитацию которых направлен новый союз. Иначе говоря, речь идет о дисциплинарной конъюнктуре. О меняющихся отношениях авангарда и арьергарда, господства и подчинения, союза и вражды, возникающих между дисциплинами. Поэтому мы будем называть эту сферу отношений дисциполитикой, а эту плоскость рассмотрения – дисциполитической.

Но прежде чем говорить о дисциполитике – два слова о судьбе гуманитарных наук в целом.

В 1890 году Ренан писал:

Науки исторические и их вспомогательные науки – филологические – прошли огромный путь развития с тех пор, как сорок лет назад я с такой любовью стал заниматься ими. На этом пути они добились колоссальных результатов. Но конец пути уже виден. За сто ближайших лет человечество узнает почти все, что оно только может узнать о своем прошлом. И тогда настанет время остановиться. Ибо таково свойство этих наук, что, как только они достигают относительного совершенства, они сразу начинают разрушаться [AS, 72]; [БН, 1-я паг., 10] (в БН пассаж переведен с точностью до наоборот).

Конечно, этот прогноз о неизбежном исчерпании источников исторического познания был порожден совершенно определенной эпохой, второй половиной XIX века, когда важнейшей темой времени стала мысль о необратимом истощении источников энергии. Самое универсальное обоснование эта мысль нашла во втором начале термодинамики, которое окончательно сформулировал Уильям Томсон в 1852 году. «Для классической механики символом природы были часы, для индустриального века таким символом стал резервуар энергии, запас которой всегда грозил иссякнуть. Мир горит как огромная печь; энергия, хотя она и сохраняется, непрерывно рассеивается» [Пригожин, Стенгерс 1986, 163]. Потребовался этот «термодинамический поворот» культурного сознания, чтобы стало естественным видеть перспективы развития гуманитарных наук в таком свете, в каком увидел их Ренан. В этом отношении вроде бы справедливо будет сказать, что прогноз Ренана гораздо больше говорит об эпохе Ренана, чем о реальном будущем гуманитарных наук. Такой взгляд на историографические документы (и, шире, на любые исторические свидетельства) Карло Гинзбург, вслед за Арсенио Фругони, назвал «чтением в контражурном освещении» [cм. Козлов 2004, 339].

Но, теоретически говоря, из «контражурного чтения» могут быть сделаны и выводы другого рода – не негативные, а позитивные. Сумма идеологических пресуппозиций, лежащая в основе любого историографического высказывания, с одной стороны, строго ограничивает видение объекта, транслируемое этим высказыванием, но, с другой стороны, делает возможным само это видение – которое может не схватывать, а может и схватывать значимые связи внутри объекта. Определенная историческая позиция наблюдателя может препятствовать, а может и благоприятствовать познанию объекта. И с этой точки зрения ситуация с ренановским предсказанием будущего гуманитарных наук выглядит неоднозначной.

С одной стороны, общий пессимизм «термодинамического мировоззрения», а также и строго позитивистское понимание исторического документа не дали Ренану увидеть некоторые скрытые ресурсы, которые позволяют регулярно возобновлять историческое познание и расширять его предметную сферу. Речь идет о принципиальном перспективизме, внутренне присущем как самому материалу гуманитарных наук, так и историческому познанию этого материала. (Если попытку преодолеть тотальный детерминизм выводов термодинамики XIX века в самой сфере термодинамики предпринял Илья Пригожин, то применительно к сфере исторического познания Ю. М. Лотман попытался синтезировать концепцию Пригожина с историографическим конструктивизмом школы «Анналов»: см. [Лотман 2010а, 335–390]). Речь идет также о переносе интересов исторической рефлексии с прошлого на настоящее – переносе, который стал все сильнее заявлять о себе в самые последние десятилетия, в рамках общекультурного сдвига к презентизму: см. [Hartog 2003].

И все же в значительной степени Ренан оказался прав – если не в деталях и не в полноте объяснений, то в общем прогнозе. К 1990 году исторические и филологические науки вошли в общий кризис. Кризис был связан с нехваткой нового материала, с нехваткой новых идей, с институциональным застоем, с падением социального престижа гуманитарных наук и спроса на них. Ни перспективизм, ни презентизм не смогли в полной мере скомпенсировать нарастающее ощущение рутинизации. Во французском языке есть метафорическое понятие «rayonnement» (буквально – «излучение»). «Rayonnement» – сияние, связанное со славой, с престижем, с авторитетом и влиянием. Можно сказать, что к концу ХХ века сияние гуманитарных наук, еще недавно