– Что ты?

– Что теперь будет со мной?

Уилл поморщился и невольно прижал руку к все еще саднящей груди. Прошло несколько долгих недель, но выстрел Алана раздавался в памяти Уильяма так, словно все произошло несколько мгновений назад. Уилл даже не успел обернуться, ища что-то в кухонных ящиках, когда почувствовал на языке привкус крови, а губы стали слипаться от пробулькиваемой сквозь горло крови. Он смог только опустить голову и увидеть расползающееся по груди алое пятно, а затем развернуться и посмотреть на ухмыляющегося Алана.

– Прости. Ты слишком много знал. Ничего личного.

Алан успел отсалютовать ему бокалом, прежде чем Уильям провалился в стремительно надвигающуюся на него тьму.

Очнулся Уильям от ощущения холодного пола и пульсирующей боли в затылке. Ребра болели, дышать было тяжело, а грудь ныла, словно на него разом навалили несколько тяжёлых каменных плит. Солнце почему-то пробивалось сквозь распахнутые ставни и обжигало своими лучами лицо Уильяма, и он обессиленно попытался поднять руку, чтобы закрыться.

– Как себя чувствуешь, Уилл? – голос Алана раздался совсем рядом, как будто тот навис над ним и рассматривал. – Сердечко не болит?

Слова неожиданно вселили в Уильяма силы, и он распахнул глаза, уставившись в две серебристых льдинки во взгляде Алана. Мужчина действительно навис над ним, но теперь в его руках была уже бутылка. Причём, судя по виду, открыл ее Алан совсем недавно.

Уилл попытался приподняться и тут же рухнул обратно на пол, застонав от пронёсшейся по телу электрическим разрядом боли. Он стиснул зубы до скрежета и прикрыл глаза, делая несколько глубоких вдохов. Ему предстояло сказать самые важные в своей жизни слова, и он не был уверен, что после этого его точно не убьют.

– Иди. Ты. К черту.

Алан удивлённо присвистнул, а Уилл замер в ожидании небесной кары за столь неуважительное отношение к себе. Но ее не последовало. Алан только дружески похлопал его по щеке и рассмеялся.

– О, мы так резко перешли на «ты»? Точнее, ты перешёл на «ты».

Яд слов Алана плавно растекался по губам Уильяма невидимой плёнкой, отзывался на кончике языка миндалём и прожигал после себя багровые рваные дорожки. Уилл распахнул глаза и едва не столкнулся с ухмыляющимся над ним Аланом.

– И да. Я, может быть, с радостью бы сходил на экскурсию в Ад, только в эту версию мира его не завезли.

Маккензи распрямился и отпил из горла бутылки, отчего его кадык плавно заходил под натянутой кожей, а взгляд раздражённых глаз Уильяма зацепился за это размеренное и методичное движение, как за единственную соломинку, чтобы оставаться в сознании. Алану потребовалось секунд десять, чтобы осушить добрую треть бутылки, и Уилл судорожно сглотнул, почувствовав стягивающую язык и горло сухость.

Кажется, он начал понимать слова Алана о выпивке.

– Что вы со мной сделали?

– Просто показал тебе, что теперь можешь не смотреть по сторонам, когда переходишь дорогу. – Алан пожал плечами. – Убить тебя смогу только я. И делать это я буду не с помощью ваших человеческих игрушек.

Слова Алана звучали так, что сомневаться в них особо не хотелось. Поэтому Уильям негромко простонал и, вцепившись пальцами в шероховатую от ссохшейся крови столешницу, приподнялся. Спина прижалась к деревянной дверце, и Уилл тяжело задышал, чувствуя, как внутри все скручивается от незнакомой ему боли. Его тело стягивалось изнутри, его мяли и растягивали в стороны, чтобы потом с новой силой впечатать в раскалённую пулю. Уильям никогда не думал, что может испытывать подобное.

Алан молчал, наблюдая за Уильямом, и опустился на свой стул. Кухня была все так же разгромлена, как накануне. Только теперь ее освещали лучи взошедшего солнца и довольная улыбка Алана Маккензи. Эта улыбка напрягала Уильяма даже больше, чем многозначительное молчание Алана.

– Почему вы все это мне рассказываете? – сквозь силу и боль в легких выдохнул Уилл. – Почему доверяете это простому человеку?

Алан хмыкнул.

– Ты уже не простой человек. Ты мой друг, Уильям. А друзьям принято доверять свои тайны.

– Друг? – скептично заметил Уилл.

– Определенно. Потому что я не падаю в объятья кого попало. К тому же с парочкой дыр в теле. Это знаешь ли, несколько щекотливая ситуация. Не к каждому можно обратиться за помощью.

– Вам нужна помощь, сын мой?

Уильям вздрогнул и вскинул голову, встретившись взглядом с двумя ярко-голубыми глазами священника. Этот взгляд был холодным, но от него неожиданно веяло теплом и уютом. Мужчина опустился на скамью перед Уильямом, заглядывая ему в глаза, и тому неожиданно захотелось поскорее вернуться домой, напиться и сделать вид, что ничего этого не было. Чем он в основном и занимался между долгими и мучительными сменами в больнице.

– Вы всю службу витали в облаках, – мягко протянул мужской голос, и его слова эхом разнеслись под своды собора. – Что-то случилось?

Губы Уильяма дёрнулись в слабой улыбке, а пальцы с силой сжали Библию.

– Нет. Вы ничем не сможете мне помочь.

Ведь если Бога в этом мире нет, то чем ему сможет помочь простой священник? Поддерживающие слова Уильям предпочитал говорить самому себе, а то, что открылось ему недавно, не могло быть рассказано первому встречному, даже если на нем была черная ряса. Уильям был один в этом мире, кто знает правду, и ее груз нести придётся тоже одному.

Витражи насмешливо переливались солнечными зайчиками, окрашивая пол и стены собора разноцветными красками, а тяжелый крест, возносимый на Голгофу, словно насмехался над Уильямом. Шляпа тугим обручем обхватила голову Уилла, а перчатки раскалённым металлом обожгли кожу рук, впиваясь в них своими шипами. Запах горького миндаля окружил Уилла, и как бы быстро мужчина ни удалялся от священника, ему казалось, что он стоит на месте, а ноги наливаются свинцом.

Он никогда не верил истово в Бога и не собирался уверовать сейчас. Он мог кричать о помощи, но вместо этого молчал, сминая пальцами исчирканные ручкой листы Библии. «Блажен, кто верует», – были ли сейчас это его слова или же они отпечатались в его памяти искусной рукой безумца? Уилл не знал и, ступая под пролившийся на Чикаго дождь, надеялся, что тяжёлые капли смоют все его сомнения и очистят истерзанную душу.

Ведь он не хотел ничьей помощи. И помочь ему никто не мог. Кроме Алана Маккензи.

Только если ему не было плевать так же, как восхваляемому в пасхальные недели Богу.

Октябрь, 1933

Уильям не помнил, в какой момент его воспитание дало сбой и он начал фамильярничать с Аланом Маккензи. Наверно, в тот самый, когда покинул порог церкви в предпасхальное воскресенье. А может, когда Алан колотил в дверь его кабинета и кричал, что умрёт, если ему сейчас же не окажут помощь. Умереть, как Уильям уже выяснил, Алан не мог, а потому врач не спешил открывать дверь, наслаждаясь редкими мгновениями превосходства над Аланом. Разумеется, потом он пожалеет о своём решении, но минутная слабость к риску взяла над Уильямом верх.