призвал их выполнить свой долг в дополнительное время. «Однажды вы выиграли Кубок, – сказал он им. – А теперь идите и выиграйте его снова». Далее случился один из самых неоднозначных голов в истории. Мяч срикошетил между стойками ворот, и попадание зачли, несмотря на гневные протесты немецкой стороны. Однако следующий гол вопросов не вызвал: за считаные секунды до конца матча Джефф Херст отправил мяч в ворота противника. 4:2. Англия выиграла Кубок мира.

Игроки рухнули на землю, плача и обнимаясь. Солнце засияло ярче, фанаты торжествующе вопили, и Бобби Мур, вытерев руки перед тем, как приветствовать королеву, поднял над головой награду. Суровый Рамсей, утопая в счастье своей команды, отринул свою обычную сдержанность и поцеловал кубок.

* * *

Вновь получив одобрение избирателей и невзирая на крайне непопулярную программу экономии, кабинет Вильсона наконец мог приступить к основательным социальным изменениям. Так, после долгой и временами тяжкой борьбы усилия Волфендена, лорда Актона и их коллег наконец были вознаграждены: закон о сексуальных преступлениях 1967 года легализовал гомосексуальные отношения, если они ведутся в частном порядке между двумя добровольно согласившимися на это лицами старше 21 года. Закон породил весьма специфический юмор. Несколько позже появилось, к примеру, изображение двух мужчин среднего возраста в постели на открытом воздухе. Стоя рядом с ними, полицейский перечисляет: «Ладно, вам больше 21, и, может, вы оба и согласны с тем, что между вами происходит, но сомневаюсь, что Беркли-Сквер – частная территория».

41

Старые кружева и мышьяк

Есть некая ирония в том, что «летом любви» называют 1967-й; предыдущий год мог бы похвастать большим производством этого «товара», ведь Лондон расцвел именно в 1966-м[98]. В царствах театра, кино и музыки сверкали дворцы и блестели сады. То был год Лесли Хорнби, крошечной, призрачной девушки с огромными глазами, больше известной по своему милому семейному прозвищу – Твигги. Ориентируясь (или дезориентируясь) на нее, юные барышни бились за достижение форм, которые у следующего поколения будут считаться дистрофией.

Сама Твигги была лишь свежайшим из лепестков беспрецедентно расцветшего бутона английской моды. В самом деле, к 1966-му даже Италия снизошла и оценила английские усилия, причем лишь с малой толикой иронии. Итальянский журнал Epoca назвал Мэри Куант «королевой мини-юбок», а бутики «Леди Эллен» и «Лорд Кингсэй» открылись ни много ни мало в Милане. Как многие валлийцы, Мэри Куант быстро обернулась англичанкой. Она видела свою миссию в том, чтобы «создать этакую солянку из одежды и аксессуаров – свитеров, шарфов, сорочек, шляп, украшений и всяких особенных штучек-дрючек». Вряд ли этого хватило бы, чтобы выделиться из толпы других дизайнеров, так что она пошла дальше. Ей хотелось, по ее же словам, творить «одежду, которая больше подходила бы для жизни, больше для реальных людей, гораздо больше для молодых и энергичных… одежду, чтобы двигаться, бегать и танцевать». Этой идее суждено было иметь большие последствия, не столько для самой страны, сколько для восприятия ее другими. Молодежь стала новым рынком; молодость – это все. Коллекции Куант – ярких цветов, острых силуэтов, бесконечно пластичные, – с Кингз-роуд в Челси и через Соединенные Штаты разошлись по всем континентам. Да, по заслугам именовали Куант «Королевой моды».

Она обладала воображением и могла шикарно подать простые хлопковые и льняные материи, шотландку, фланель и даже ПВХ-материалы (обожаемые фетишистами). Для нее между тканью и формой мог существовать только брак по любви, никак не по расчету. К 1966 году ее наградили орденом Британской империи, ее компании приносили более 6 миллионов фунтов стерлингов в год, и 500 моделей одежды выходили из-под ее швейных машинок ежегодно. Бутик-стиль пошел в гору и в других местах; лидерство держала Карнаби-стрит. Концепция новых нарядов крутилась вокруг нового типажа, который в общем-то сама мода и создала: «куколка», худенькая, юная, уверенная в своей сексуальности и обеспеченная. Ибо, несмотря на фонтанирование Куант и прочих, новые тренды оставались далеко за пределами возможностей «докерских жен». Твигги, к примеру, не впечатлилась. «Bazaar на Кингз-роуд, – сказала она, – для богатеньких девушек».

* * *

Театр же, казалось, принадлежал богатым патронам. Господствующим реквизитом на сцене театра в начале 1960-х по-прежнему была кухонная раковина. На сцене царило темное, «шершавое», сознательно неэлегантное – абсолютно в соответствии с ожиданиями и запросами состоятельной публики. А когда перемена произошла, то произошла она издевательски.

Джо Ортон родился простым «Джоном», в стопроцентно рабочей среде. После обучения актерскому мастерству он встретил амбициозного писателя Кеннета Халлиуэлла. Когда они заявились в офис их будущего агента, Пегги Рамсей, чтобы обсудить совместный роман, у нее осталось одно ясное впечатление: «Кеннет был писателем, а Джон, в общем, – его симпатичным и жизнерадостным любовником». И все же именно партнеру в итоге досталась корона. Ортон никогда особенно не стремился быть автором, и то, что он не считал писательство своим призванием, сыграло в его пользу. Его больше привлекал процесс, чем статус.

Его первая пьеса, «Развлекая мистера Слоуна», многим была обязана драме кухонной раковины 1950-х. Действие происходит в промозглом пригородном доме, где нет ничего очаровательного, перед входом – большая свалка мусора. Кэт и Эд, сестра и брат среднего возраста, живут со своим отцом, Кемпом. Появляется мистер Слоун, молодой человек из рабочего класса, к которому непреодолимо тянет и брата, и сестру. Кемп ведет себя подозрительно и враждебно, и тому есть резон, поскольку неопытный инженю из первого акта вскоре раскрывается как хладнокровный манипулятор-социопат. Обрюхатив Кэт, он до смерти забивает Кемпа, когда тот узнает в нем убийцу своего бывшего работодателя. Хотя эта смерть, строго говоря, – результат непредумышленного убийства, Кэт и Эд успешно шантажируют Слоуна, и он вынужден позволить им «поделить» себя. Беспощадная суровость сюжета, однако, резко контрастирует с языком пьесы. Плоские предложения первых сцен исчезают, и в тексте появляются язвительные, уайльдовские ноты. Когда Слоун спрашивает, можно ли ему присутствовать при рождении ребенка, Эд уверяет его: «Полагаю, присутствовать при зачатии – вот все, чего может просить любой разумный мужчина».

При щедрой поддержке Теренса Рэттигана постановка принесла и успех, и доход. Однако спустя всего несколько дней после премьеры в газеты пришло письмо от некой «Эдны Уэлторп (мисс)». Она возмущалась представленной на сцене «мерзостью» и приходила к заключению, что «сегодняшние драматурги взялись оскорблять простую почтенную публику… Простая почтенная публика вскоре даст сдачи – сейчас!». В финальном грамматическом ляпе чувствовалась рука мастера, ибо, разумеется, в роли мисс Уэлторп выступал не кто иной, как сам Джо Ортон. Выбор имени был данью уважения к Раттингену, который вечно твердил, что «тетушка Эдна» – его идеальный зритель.

«Добыча» – следующая поставленная на сцене пьеса Ортона, – представляла собой черный фарс, где инспектор Траскотт, бодрый