ранним утром. Совет по производственному обучению стал подспорьем для многих поколений рабочих. Закон о трудовых конфликтах 1965 года восстанавливал юридическую неприкосновенность лидеров профсоюзов. А Закон о расовых отношениях сделал преступлением любую дискриминацию по расовому признаку. Очень показательно, что пенсии вдов в 1966 году утроились. Священный колодец излился и обратился в реку золота. Проправительственному большинству требовалась вся возможная поддержка, но никто не ставил под вопрос благие намерения Вильсона и его коллег. Их глубочайшим желанием было развернуть купол социального государства гораздо шире, чем когда-то задумывали Беверидж и даже Беван. К 1965 году социолог Т. Х. Маршалл уверенно говорил о новом консенсусе: все сошлись на том, что государство должно заботиться о своих гражданах.

Сам Вильсон попал из Хаддерсфилда на Даунинг-стрит благодаря образованию, и он хотел дать эту возможность всем. Процент ВВП, потраченный на образовательные инициативы, превзошел долю оборонных расходов. Построили 30 новых политехнических вузов. Ввели бесплатные школьные обеды. Количество обучающихся на педагогов резко возросло, количество студентов ежегодно увеличивалось на 10 %. Вильсон надеялся, что вскоре каждый гражданин получит доступ к трехступенчатому обучению в какой-либо форме. В 1969 году начал работу Открытый университет: если у вас все же не получалось пойти в вуз, вуз приходил к вам. Мечта о всеобщем образовании была не так уж радикальна, как казалось, но ей все равно не суждено было воплотиться. Вместо этого Вильсону предстояло совершить шаг, из-за которого работники образовательной сферы, политики и родители воюют друг с другом до сих пор.

12 июля 1965 года Энтони Кросленд представил план средней общеобразовательной системы, в которой было бы покончено с противоречивыми экзаменами в 11 лет. Многие люди окончили средние школы для одаренных, «грамматические», где уровень обучения превосходил частные школы; но для тех, кто провалил вступительные «11-плюс», обучение в «современной средней» только углубляло чувство собственной неполноценности. Трудно было однозначно определить личное отношение премьер-министра к вопросу. Внешне он обещал Кросленду полную поддержку, но по-человечески ощущал себя загнанным в угол левыми лейбористами. Поговаривали, что он даже как-то бросил – мол, грамматические школы уйдут только «через мой труп». Проблема приобрела еще большую остроту, когда превосходство в плате общин свелось к одному парламентарию. Более того, платежный баланс оказался наихудшим со времен войны. Правительству необходимо было выйти к народу.

В кабинете, как и в партии, преобладала сонная, неторопливая и даже скучная атмосфера – еще одно проявление заразительной самоуверенности Вильсона, которую блестяще подчеркивала явная непопулярность нового лидера оппозиции Эдварда Хита. От Вильсона шла уверенность и легкость, Хит же представал неловким, настырным и занудным. Да и кто вообще ожидал выборов менее чем через два года после предыдущих? Ричард Кроссман вспоминал, какое царило настроение в день его переизбрания, в день «устойчивой, идеальной избирательной погоды… Мы и никто иной находились на вершине мира». Общество согласилось, и лейбористы вновь сформировали правительство, увеличив количество своих депутатов на целую сотню.

Однако это прекрасное утро омрачали тревожные знаки. Канцлеру Джиму Каллагэну пришлось разбираться с потрепанным фунтом, и впервые люди начали произносить вслух, хоть и шепотом, запретное слово «девальвация». И только нарисовалась эта новая угроза, как от долгого сна пробудилась другая, старая – воинственный настрой профсоюзов. Национальный союз моряков, НСМ, выступил по поводу работы в выходные. Забастовка судостроителей могла привести лишь к ущербу британской морской торговле, возможно – катастрофическому, к тому же обратила бы в полную чушь политику добровольного ограничения доходов Джорджа Брауна. Он установил предел роста зарплат в 3,5 %, тогда как рабочие просили 17. В отчаянной попытке выйти из тупика Вильсон заговорил о «политически ангажированных людях… твердо намеренных в нынешней ситуации оказывать закулисное давление, втягивая рабочих и их семьи в неприятности, подвергая опасности всю отрасль и благосостояние нации вообще».

Навешивание вины на коммунистов сработало, забастовку отменили, но эта победа досталась дорогой ценой. Она совершенно не помогла фунту и к тому же подкосила популярность Вильсона среди левых заднескамеечников и внутри собственного кабинета. Это, в свою очередь, привело к обреченному на провал «июльскому заговору» против премьера. Народ никогда не принял бы сумасбродного Джорджа Брауна в качестве замены Вильсона, но тем не менее эти несколько недель оказались тяжелыми, и глава правительства радостно приветствовал любую перемену повестки.

* * *

Начиная с Эдвардианской эпохи спорт занимал все больше места в жизни страны. Однако в первой половине века пальму первенства нес крикет. Футбол же был делом местечковым, порождал яростную преданность своим клубам, но успех или неудачи национальной команды вызывали не более чем благожелательное безразличие. С развитием телевидения симпатии болельщиков стали меняться. Футбол был зрелищной игрой и к тому же милосердной по отношению к ограниченности человеческого внимания: все-таки 90-минутная игра предпочтительнее, чем пятидневный отборочный матч. Как бы то ни было, новость о том, что Англия принимает у себя Кубок мира 1966 года, обрушилась на нацию внезапно. Помощники Вильсона потратили уйму сил, пытаясь убедить премьера хотя бы в том, что футбол способен простираться за пределы его родного городка Хаддерсфилд. Впрочем, тот, как всегда, быстро вник. Впрочем, после серии удручающих поражений мало кто мог вообразить, что Англия выиграет турнир.

Однако Альф Рамсей мог и сделал все возможное, чтобы этого добиться. Рамсей происходил из респектабельной рабочей семьи; он относился к футболу очень серьезно, не просто как к игре, и внушил такое же отношение своим спортсменам. Несправедливо было бы утверждать, что первые три матча английские футболисты провели как сомнамбулы, просто их игра не вдохновляла фанатов. Все поменялось в противостоянии с Аргентиной. Аргентинцы, возможно, превосходили англичан умениями, зато последние проявили упорство и непреклонность. В конце матча головной гол Джеффа Херста принес победу в игре.

Аргентинцы, хотя сами жестко нарушали правила, плохо восприняли проигрыш, а провокационные заявления Рамсей только усугубили дело. Он назвал проигравших латиноамериканцев «животными», и весь мир открыто выражал им сочувствие. Затем превосходная команда из Португалии проиграла Англии в полуфинале – еще один результат, опровергнувший ожидания. Англия вышла в финал – и на своей территории. Публика наконец расшевелилась, «футбольная лихорадка» родилась на свет.

Противниками англичан в финале стала команда ФРГ. Шуточки прессы насчет двух недавних военных конфликтов не могли скрыть отсутствия реальных антигерманских настроений среди населения. Если уж на то пошло, немецкое экономическое чудо послевоенных лет вызывало скорее восхищение. Две команды походили друг на друга во многих отношениях, делая ставку на упорство, а не на блеск. Немцы забили первыми, но эта неудача только раззадорила английских игроков. Англичане сравняли счет, а затем вырвались вперед. Последние лихорадочные десять минут стали выдающимся противостоянием. Немцы забили еще один гол за минуту до завершающего свистка. Английские футболисты едва не впали в отчаяние, но Рамсей