Первые работы по очистке ЧАЭС начались, когда еще продолжалась борьба за изолирование радиации, все еще вытекающей из дымящейся оболочки реактора № 4[1079]. Загрязненную область разделили на три концентрических кольца: внешняя 30-километровая зона, внутри нее – 10-километровая и в центре самая токсичная, Особая зона, окружающая непосредственно станцию. Работать здесь предстояло саперам и Войскам химической защиты и гражданской обороны под командованием Генштаба. В их рядах было много призывников. И это был хаос.

Ни военные, ни гражданские организации никаких планов по очистке после радиационного бедствия такого масштаба никогда не разрабатывали[1080]. Даже в середине мая все еще не хватало специалистов с атомных станций для надзора за импровизированной операцией, не было единого мнения по поводу того, какую максимальную полученную дозу радиации можно считать безопасной для работников. Медики подводного флота, со своим опытом, накопленным за десятилетия аварий в тесных помещениях субмарин, настаивали на стандарте Министерства обороны – 25 бэр. Минздрав и командующий Химическими войсками генерал Владимир Пикалов называли величину вдвое большую – 50 бэр, уровень, считающийся допустимым для военнослужащих во время ядерной войны. Прошло три недели, прежде чем максимальный уровень утвердили, но за это время многие ликвидаторы были опасно облучены. Установленный максимум в 25 бэр было трудно отслеживать, и часто командиры частей его намеренно игнорировали.

Гражданские специалисты-ядерщики, прибывающие на помощь с других атомных станций, приходили в ужас от того, насколько все было не подготовлено для работы[1081]. Оказалось, что обученных дозиметристов для контроля уровня радиации слишком мало. Все еще не имелось данных полной разведки местности, объем радионуклидов, извергаемых реактором № 4, постоянно менялся, и получить надежную информацию по радиационной обстановке было почти невозможно[1082]. Хронически не хватало дозиметров[1083]. На взвод из 30 солдат зачастую приходился один дозиметр: дозу, которую получал человек, который пользовался прибором, просто записывали всем другим, вне зависимости от того, где они находились и какую работу выполняли.

Задача расчистки самых крупных и тяжелых радиоактивных обломков выпала солдатам на тяжелых боевых инженерных машинах ИМР-2. Предназначенные прокладывать дорогу войскам через минные поля или через разрушения после ядерного удара, это были танки с бульдозерными ножами и телескопическими стрелами кранов вместо орудийных башен, с гидравлическими клещевыми захватами, способными убирать с пути поваленные телеграфные столбы или деревья. Для защиты от облучения корпус был изнутри обшит свинцом, и каждому члену экипажа разрешалось работать всего несколько минут, потом его меняли. Но одна из первых машин, въехавших в кучу обломков у 4-го энергоблока, тут же попала в беду. Водитель, не имея должного обзора через узкие смотровые щели, въехал в лабиринт обломков, и машину завалило со всех сторон. Полковник, командовавший частью, не мог связаться с ним по рации, а допустимое время пребывания в зоне высокой радиации заканчивалось. В конце концов полковник подъехал ближе и, высунувшись из открытого люка бронемашины, давал команды растерявшемуся водителю, пока тот не выехал из опасного места. Солдат был спасен, но несколько мгновений на открытом воздухе оказались слишком долгими для полковника: на следующий день он был отправлен в военный госпиталь с симптомами лучевой болезни.

К 4 мая на станцию по воздуху доставили два огромных радиоуправляемых бульдозера[1084]. Один был построен в Челябинске, другой куплен в Финляндии. Они должны были расчищать радиоактивный мусор и снимать верхний слой почвы вокруг блока № 4. Этот участок оставался наиболее опасным в Особой зоне: гамма-излучение от горы обломков северной стены реактора достигало тысяч рентген в час. Без защиты люди могли работать там всего несколько секунд. Закрыв чувствительные системы дистанционного управления листами свинца, инженеры начали осваивать эти бульдозеры. Работая в относительной безопасности из машины радиационно-химической разведки, запаркованной в сотне метров, они пытались сдвинуть фрагменты ядерного топлива назад к 4-му энергоблоку. Но финская машина не сумела взобраться на крутой склон из радиоактивных обломков, а ее 19-тонный советский аналог продержался немногим дольше, после чего заглох в тени реактора и снова завести его не удалось. К сентябрю несколько таких заброшенных ярко-желтых машин стояли в поле неподалеку[1085].

Пока Министерство энергетики срочно искало за рубежом технику с дистанционным управлением, задачу пытались решить иначе[1086]. Оперативная группа Политбюро под руководством Николая Рыжкова строила планы укрыть реактор сверху слоем раствора латекса, а члены правительственной комиссии прибегли к проверенному советскому методу: гору радиоактивного мусора у северной стены решили залить бетоном. Бетонный раствор подавали через трубопровод длиной 800 м: попадая на топливные кассеты, выброшенные взрывом из реактора, раствор вскипал, и гейзеры горячего радиоактивного цемента взлетали в воздух[1087]. В то же время резервисты 731-го отдельного батальона химзащиты Войск гражданской обороны начали вручную снимать верхний слой почвы вокруг реактора[1088]. Хотя другие военнослужащие проезжали зону высокой радиации на бронетранспортерах, эти солдаты работали на открытом воздухе в обычном обмундировании, защищенные только лепестковыми хлопковыми респираторами. Почву возле реактора снимали лопатами и складывали в металлические контейнеры для перевозки и захоронения в частично построенных могильниках радиоактивных отходов с энергоблоков № 5 и 6. Работали сменами по 15 минут, но погода была жаркой, а радиация непрестанной[1089]. У людей першило в горле, кружилась голова, питьевой воды постоянно не хватало. У некоторых из носа шла кровь, других рвало. Чтобы убрать куски графита, разбросанные на земле возле энергоблока № 3, вызвали на подмогу отделение Войск химзащиты. Солдаты подъехали на грузовике и стали собирать графит руками[1090].