— Но я не собиралась влюбляться! — запротестовала Фов.

— Теперь уже поздно, — победоносно возвестил Эрик.

Огромная мастерская в «Турелло», где работал Жюльен Мистраль, была его единственным домом последние сорок лет.

И что теперь? Откуда это ощущение пустоты, нахлынувшее внезапно, пока он смотрел на незаконченное полотно? Откуда это раздражение, это беспокойство, это чувство незавершенности?

Месяц назад Мистраль понял, все дело в отсутствии Фов, и бесполезно убеждать себя в том, что дочь вернется и будет снова работать рядом с ним.

Но он нуждался в ней.

После смерти Тедди Жюльен Мистраль решил для себя, что никогда больше не будет ни в ком нуждаться. Он оставил Фов без колебаний и не видел ее восемь лет, ведь он боялся, что она напомнит ему о Тедди. Когда Мистраль не увидел в ее лице ни малейшего сходства с матерью, у него отлегло от сердца. Ни один мужчина не может дважды любить так, как он любил Тедди, и остаться в живых. Ему было не по силам снова стать заложником судьбы. Девять месяцев в году Фов проводила в Нью-Йорке, время текло медленно, но Мистраль не испытывал боли. Он знал, что в июне дочь снова вернется к нему и они вместе проведут все лето.

Если бы ему сказали, что Фов может оставить его, он бы никогда не поверил. Фов бросила его ради Эрика Авигдора. Она была дочерью Жюльена Мистраля лишь до того вечера, когда встретила этого мальчика.

Где Фов провела все эти дни? Она говорила, что они ездили в Арль, Кавальон, Ним. Как обычные туристы! Банально… О чем бишь она говорила в тот вечер, когда наконец удостоила их своим присутствием за ужином? О каких-то памятниках архитектуры, кажется. Мистраль считал, что куда приятнее и полезнее смотреть на цветущую вишню. И еще эти ее разговоры о жизни евреев в Провансе…

Против евреев Мистраль ничего не имеет, они его попросту не интересуют, впрочем, как магометане или индуисты. Почему Фов так очарована прошлым, которое не имеет к ней никакого отношения и так мало значит в современном мире?

Как раз накануне вечером, раздраженный до крайности, Мистраль спросил Фов, когда у нее наконец пройдет увлечение религией. И потом, почему бы ей не посещать католические соборы, раз ее родственники по отцу были католиками? «Соборы слишком доступны, — ответила его дочь, страшно довольная собой. — Они повсюду, в каждом городе их несколько. Это старинные здания, но в них нет тайны».

Мистраль отложил в сторону палитру. Он мерил шагами студию, а в его душе нарастала паника. Уже середина июля. Еще шесть недель, и Фов уедет в Штаты. На следующий год ей будет уже семнадцать, а ему семьдесят. Семьдесят, подумать только! Но это всего лишь цифры. У него больше энергии, больше любопытства, чем в пятьдесят.

Мистраля беспокоило поведение дочери, а не груз прожитых лет. Покоренная вниманием первого в ее жизни молодого человека, она стала легкомысленной, ветреной, ее переполняет пустой энтузиазм. Ей придется в конце концов спуститься с облаков на землю, только и всего.

Каждое лето Мистраль писал портрет Фов, но в этом году она почти не бывала дома, для отца у нее не оставалось времени. Все их милые привычные занятия — уроки живописи, позирование, совместные походы в кафе в Фелисе, — все было забыто из-за этого несносного парня.

Мистраль снял холст с мольберта и небрежно поставил у стены. Двигаясь с легкостью юноши, спешащего на свидание к возлюбленной, он подошел к чистым холстам и выбрал самый большой. Портрет в полный рост, ода, гимн Фов Люнель и ее мини-юбке. Ей это понравится.

Фов и Эрик искали в букинистическом магазине Авиньона книги, которые могли бы им помочь восполнить пробелы в их знаниях по истории. Пока им не очень везло, но Эрик не терял оптимизма. Он заметил странное выражение на лице девушки.

— Что случилось, Фов?

— Все дело в моем отце.

— А что такое? Послушай, я знаю, что он меня не любит. Никто бы не смог назвать Жюльена Мистраля лицемером. Когда я приезжаю за тобой, он едва удерживается в рамках приличий, но я же чувствую.

— Нет, дело не в тебе.

Фов присела на лестницу, которая вела на второй этаж магазина, и обняла руками колени. Ее наряд напоминал нижнее белье актрисы в старом фильме про ковбоев. Это был последний крик моды в бутиках юга.

— Каждое лето отец писал мой портрет, — продолжала Фов. — Он хочет, чтобы я начала позировать ему с завтрашнего дня. Я не могу ему отказать, Эрик, не хочу его обижать. Это наша с ним традиция. Я и так чувствую себя виноватой из-за того, что отказалась от его уроков. Он больше о них не заговаривает, когда мы встречаемся за завтраком, но я знаю, что у него на душе. О боже…

— Это просто удивительно, что у тебя хватает сил ему противостоять, — заметил Эрик.

— Я должна, — просто ответила Фов. — Это вопрос самосохранения. Отец не понимает, что он заставляет меня подражать ему. Видишь ли, папа считает, что существует только его путь в живописи, единственно верный… Он ни разу не сказал ни одного доброго слова ни о ком из живущих художников. Он восхищается только теми, кто уже умер. Но его работы — это отражение состояния его души, и этому невозможно научить.

— Значит, все эти годы занятий с ним…

— Нет, они не прошли даром. Я овладела техникой, необходимыми навыками, и у меня неплохо получается, скрывать не буду. Но ведь точно так же пишут и другие художники. Я узнаю, есть ли во мне что-нибудь, только когда найду собственный стиль. Но мне его никогда не найти, если я буду продолжать учиться у отца.

— Почему ты ждала так долго, прежде чем принять решение?

— Еще в прошлом году мне нравилось писать так, как он. Этакое подражание Мистралю. В Нью-Йорке я хожу в художественную школу, и преподаватели боятся критиковать мои работы из-за преклонения перед отцом, потому что я пишу в его манере. Я не могу добиться от них правдивой оценки. Я не сразу это поняла. Видимо, я несколько туповата.

— Ничего подобного, Фов, ты просто еще очень молода, — успокоил ее Эрик.

— Отец всегда слишком меня хвалил, — задумчиво добавила Фов. — Писать я могу, но как не слишком способный Мистраль. Если я хочу создать что-то свое, то его уроки станут для меня убийственными.

— А ты не можешь поговорить с ним, объяснить, заставить его понять?

— Полагаю, что мне удастся продвинуться не дальше первой фразы. Но я должна ему позировать, этого мне не избежать.

Эрик уселся у ее ног.

— И сколько на это уйдет времени?

— Отец намеревался работать несколько часов с утра и несколько часов после обеда. Но я сказала, что смогу позировать только по утрам. Он возразил, что у нас остается всего шесть недель. Но я настояла на своем. Я буквально разрывалась надвое, Эрик. Я никогда никого не предавала, а теперь я чувствую себя предательницей по отношению к вам обоим.