Из Киева тронулись непривычно большим обозом. Прекраса ехала с мужем, несмотря на легкое нездоровье, – пусть поляне увидят сразу и князя, и будущую княгиню. Ингер взял с собой всю приведенную из Холмогорода дружину – около ста человек. Не зная ни мест этих, ни людей, он был вынужден пригласить с собой Свена с его двумя десятками. В Киеве при Ельге-Полянице остался Фарлов с двумя другими десятками: Асмунда и Ольгера.

– Лучше бы тебе избавиться от этих людей! – наедине внушала Прекраса мужу. – У Ельговичей осталась своя сила в руках, куда это годится! Ты – князь, дружина оружная должна быть только у тебя одного! Пусть те Ельговы варяги к себе в заморье убираются или едут грекам служить! И Свен с ними заодно, нечего ему здесь делать!

Ингер и сам понимал, как нехорошо держать в городе сразу две оружные дружины, имеющие разных вождей. Сотским гридей-холмоградцев теперь был Ивор, но Фарлов не согласился поступить со своими людьми под его начало. Однако и прогнать «старых» Ельговых варягов перед началом войны Ингер никак не мог. Приходилось пока терпеть то, что у их соперников оказалась своя дружина в подчинении, к тому же содержащаяся на счет княжеского дома. Свен уверял, что это только до войны – потом он брался сам содержать людей за счет добычи ибо распустить их, если боги не дадут удачи.

– Видишь ли, лада моя, у нас же война впереди, – объяснял Ингер, взяв жену за руку. Прекрасе нездоровилось, и она все утро пролежала в постели. – А у Фарлова люди опытные, снаряжены хорошо. Пусть сражаются. А после… Поле ратное покажет, кто из нас Перуну мил. Не все до конца войны доживут. А кто уцелеет, тот и будет решать, кому где место.

Прекраса поджимала губы. Как бы было замечательно, если бы Свен, Фарлов и другие Ельговы выкормыши погибли! Она была готова молить богов об этом. Без брата и оружников Ельга-Поляница будет ей не страшна, да и кияне присмиреют, если Ингер останется единственным владыкой в городе, имеющим вооруженную силу в руках.

Объезжая городцы, Ингер с женой и гридями останавливался в каждом на два-три дня: молодой князь приносил в жертву бычков и барашков в старинных родовых святилищах, а потом пировал с мужами в обчинах, перед дымящими очагами и наряженными ради такого случая деревянными «дедами» и «бабами». Каждый «дед» и «баба» имели свои имена и предания: о борьбе с древлянами, о хазарской дани, о добыче самых лучших невест, о расселении братьев. Везде Ингер призывал старейшин снарядить ратников для новой войны, и ему приносили клятвы прислать тех в Киев, как настанет срок.

Под первым снегом в стольный город прибыли первые родовые дружины. Ельга размещала их в воинских домах внизу под горой, вне града, нарочно для такого построенных ее отцом. Фарлов и десятские принимались за обучение ратников. К тому времени как Ингер вернулся, собралось почти пять сотен человек.

Давно пряли вычесанный лен, а зима все не приходила. Прекраса дивилась: в ее родных краях в эту пору уже прочно лежит снег. Вернувшись с мужем из гощения, она стала ходить вместе с золовкой в беседу на Девич-гору: здесь собирались в одной избе молодухи, а в другой бабы киевские. Пряли, пели, вспоминали предания старины либо толковали о своих семейных делах. Договаривались, кто кому будет сватать дочек, но нынешней осенью, перед походом, свадеб не устраивали. Теперь и Прекраса знала все о деве Улыбе: как унес ее змей, как Кий отправился в степь, как одолел змея, вызволил деву из пещер темных, привез назад в Киев и справил свадьбы: свою с Улыбой, а ее двенадцати девушек – со своими отроками. И от тех свадеб, как говорили, пошел весь род полянский, а до того жители киевских круч считались частью деревского племени, выселившейся из лесов «в поля», к лесостепи. Каждый отрок с молодой женой построил себе городец и населил своими потомками; старые роды возводили свое родословие к кому-то из тех Киевых отроков и Улыбиных дев.

Холода крепчали, и однажды утром водовозы принесли на княжий двор великую новость: Днепр застыл. Пришла пора начинать поход. В княжью гридницу созвали киевских мужей нарочитых и глав пришедших родовых дружины. Народу набилось столько, что младшие стояли в несколько рядов, теснясь за скамьями для старцев. С высоты престола Ингер осматривал это множество лиц и впервые, увидев их всех вместе, осознавал, какая сила оказалась у него в руках – Русская земля! Ближе к престолу сидели и стояли варяги: Свен, Фарлов, Вуефаст, десятские, Ивор, Ратислав, холмоградские бояре. Предстояло обсудить порядок выступления рати, а кроме того – как обеспечить себе милость богов.

Княжий двор был полон народом, люди толпились и за воротами. Всякому из киян и из пришлых ратников хотелось скорее узнать, что решит князь и бояре: кто будет назначен воеводой, как все пойдет. Гул голосов долетал и до гридницы.

– У нас, кияне, послы древлянские до сих пор в заточении сидят, – напомнил Вячемир, когда князь поднял чару богам и она обошла знатнейших гостей. – И сам Боголюб малинский с ними. Что делать будем?

Сразу ему никто не ответил. После приезда нового князя о древлянских пленниках в Киеве подзабыли, а они так и томились в «доме северянской тали». Охраняли их люди Свена, а Ингер ни разу даже не пожелал на них взглянуть.

– Надобно еще раз к Житимиру послать и выкуп за них потребовать, – сказал боярин Горлец. – Перед ратью-то убоятся бесчестья, выплатят.

Он должен был это предложить – у его сыновей жены были взяты из древлянских родов, в том числе у Нехворобы, оказавшегося в плену в числе Щурова первого посольства. Но остальные мужи нарочитые покачали головами: Житимир в Искоростене уже дал понять, что никаких выкупов не даст и никаких соглашений не хочет.

– Я вот что мыслю, – сказал старейшина Здоровец. – Когда разобьем древлян в поле, перебьем тех, кто над ними сейчас главенствует, тогда с этих клятву надо взять назад отправить. Пусть правят, а мы с них будем дань брать. Вот и пригодятся.

Собравшиеся взглянули на князя. Ингер помедлил, но покачал головой:

– Нет.

Стояла тишина, все ждали княжьего слова.

– Мы принесем их в жертву Перуну, чтобы он держал нашу руку. Это даст нам милость богов, а древлян лишит удачи. Подорвет их дух, лишит чести, покроет позором. Их лучшая кровь прольется на землю еще до битвы, и в битве они будут поражены смертным ужасом и обречены.

В гриднице поднялся гул. Принесение в жертву людей случалось редко – только при больших общих бедствиях и по случаю войны. Война еще не началась по-настоящему, но кровь пленных уже должна была пролиться. Это действо требовало умения, которого никто не ждал от столь молодого князя.

Свен нахмурился. Для чего Ельга выдумывала ту «древлянскую баню», для чего он сам ездил в Малин, ставя под удар свою жизнь и честь – чтобы взять пленников живыми и неповрежденными! А теперь другой, тот, кто не брал их, собирается древлян убить? Заколоть, будто связанных баранов? Свен понимал, что от такой жертвы перед сражениями будет большая польза, но его коробила мысль, что это средство, им с с таким трудом добытое, даром достанется его сопернику.

– Что же, – заметил Вячемир, глянув на его недоброе лицо, – и такое бывало. Порядок мы ведаем…