Но и для этого соглашения Ингеру пришлось одолеть немалое сопротивление киян. Еще недавно они с удивлением и недоверием встречали мысль о том, чтобы отдать власть над собой деве, но стоило появиться другому владыке, пришедшему из дальних краев, как почти все разом перешли на сторону Ельги-Поляницы. Она была своя, привычная, и уже казалось, что всей земле Полянской будет большая честь с таким невиданным властителем – девушкой… На Ельгу-Прекрасу косились с недоверием, даже тайным пренебрежением. Княгиня с перевоза! Уж не насмеяться ли над ними хочет этот Ельгов племянничек, что дает им простолюдинку в госпожи!

Простые кияне были недовольны не меньше знатных. На торгах, пристанях, в избах Подола и на переправе ходили толки: не уважает нас Ингер-князь, да и дела своего не знает. Жену и ту не сумел выбрать – мало что не холопку взял! Не будет нам с ним удачи и от богов милости…

Ельга-Поляница старалась сгладить недовольство, заставить думать про общее дело. Киян ждало трудное испытание – война с древлянами, и до нее оставались считанные месяцы. Страшно было вести полки в бой, не имея истинного законного князя с божественной кровью в жилах – мужчины с незапятнанной честью. Ссора между киянами и Ингером разобщила бы народ и князя перед началом войны, и Ельга-Поляница была готова пожертвовать собой, лишь бы этого не допустить. Ведь проиграй они войну с Деревами – пропадут и все иные владения, кияне останутся в том же положении, в каком находились полтораста лет назад – зажатые на узкой полоске правого берега Днепра, подчиненные древлянам и вынужденные выплачивать дань еще и хазарам. А что ей в княжьем столе? У нее будет свой стол – Девич-гора, где правила дева Улыба, пользуясь почитанием не меньшим, чем иной князь. Что ей, девице, еще желать?

– Вместе с Ингером и его холмоградцами вы добьетесь много большего, славы и богатств хватит на всех! – убеждала она Свена. – А в ссоре потеряем и то, что имеем, проиграем древлянам, и сгинет род русский в земле Полянской!

– Вот и посмотрим, на что он годен и так ли уж богами любим! – не без презрения отвечал Свен; все достоинства Ингера не трогали его сердца.

Ельга-Прекраса по виду смирилась с отсрочкой – ничего другого ей не оставалось. Несколько лет ей предстояло учиться у сестры мужа всем тем искусствам высокородной женщины, о которых она имела мало представления. На другой же день она попросила Ельгу-Поляницу показать ей священные урочища Киева, и та повезла ее на Девич-гору. В обиталище богинь мужчинам входить было нельзя, поэтому Ингер, Свен, бояре и гриди остались у подножия горы, а наверх пошли только они две. Ельга-Поляница показала невестке площадку святилища, идолы трех богинь, обчины, где собирались большухи, священные орудия – прялки, ткацкие станы, серпы, жернова и посуду для приготовления жертвенных хлебов, хлебную печь. Показала наряды, которые надевали на идолы в дни больших праздников – белые сорочки, красные плахты, тонкие намитки. Только самые знатные женщины имели право одевать матерей племени, тем самым оживляя их и открывая их слух для молений. Это была одна из обязанностей княгини, которую сейчас исполняла Ельга-Поляница, но ее невестка не упускала ни слова из пояснений, зная: через несколько лет это будет делать она.

Здесь же хранились в особой длинной клети запасы всевозможных трав. Каждая женщина что-то знает о них и обычно имеет в запасе некое чудодейственное зелье, которым еще мать ее бабка лечили всяческие недуги. Но если бабкино средство не помогало, приходили сюда, обращаясь к помощи самых знатных и мудрых жен Киева. Здесь Прекраса оживилась: в знании трав она могла потягаться с киевскими боярынями, хотя ей пока не хватало опыта. Знакомые запахи были словно друзья, единственные, кто мог поддержать и подбодрить ее в этом чужом краю.

В обчине Ельга-Поляница показала невестке деревянный идол – безбородое округлое лицо с заостренным подбородком и тонкими чертами.

– Это дева Улыба, по великим дням мы ее одеваем, выносим и у ворот ставим. Она жила здесь когда-то, и была у нее дружина из двенадцати дев, что ей служили. Была она так мудра, что все поляне приходили к ней за советом, чтобы разрешала она их споры и тяжбы. Она не знала мужчин, пока не пришел из-за Днепра князь Кий со своим родом. Он посватался к ней, но Улыба отказала, сказав, что хочет остаться девой и служить только богам. Но налетел раз из степи змей, войско побил, жилища пожег и унес в полон деву Улыбу и двенадцать ее дев. Долго горевали поляне, потом послали к Кию и сказали: если вернешь нашу деву, мы ее тебе в жены отдадим…

– Эту песнь мой отец хорошо знает, – сказала боярыня, которую они застали в святилище – средних лет женщина, приходившаяся дочерью Дубыне Ворону. – Всякий раз как свадьба, он поет ее.

– А где то место, где Кий переправился? – спросила Прекраса. – Там переправа с левого берега? Брод?

Оказалось, что ближайший брод от Киева очень далеко – у Витичева, в двух дневных переходах. Кий переправлялся в лодьях, и на этом месте, близ устья реки Лыбеди, есть перевоз и сейчас. Прекраса попросила, чтобы ее отвезли туда. На Киевом перевозе стояла изба и жили перевозчики; на той стороне была такая же избушка, и челны либо лодьи по несколько раз в день сновали через широкую реку.

От вида Днепра у Прекрасы и сейчас еще захватывало дух. Она знала реку Великую, бывала на Волхове у его истока, близ Холмогорода, но Днепр превзошел все реки, что ей доводилось видеть. Он был так широк, что другой берег едва угадывался; казалось, там находится уже какая-то другая страна, населенная не людьми, а иными существами. С трудом верилось, что и земли на левом берегу принадлежат Ингеру. Где-то там далеко лежит город Чернигов, откуда приехал Вальдрик с отроками, там живут северяне и радимичи, платившие дань старому Ельгу… С вершины киевских гор низкий левый берег было видно так далеко, что взгляд терялся в этих просторах.

Во второй раз Ельга-Прекраса приехала к переправе тем же вечером, на закате. Ее привез Ратислав – она только училась ездить верхом и еще не решалась на самостоятельные вылазки. Рагнвальд, его отрок, вез большой короб, в котором была часть приданого Прекрасы – все те рушники, сорочки, пояса, что она наготовила за две-три зимы в Выбутах. Как она и думала, они ей почти не пригодились. Хорошие беленые сорочки можно носить самой, но подарила она только одну – Ельге-Полянице, в знак вступления в родство с единственной сестрой мужа. Та в ответ поднесла ей сорочку, отделанную красным узорным шелком из греческих земель. Обменявшись дарами, носящие одно и то же священное имя, они должны были стать близки, почти как единое целое, но Прекраса чувствовала, что они далеки, словно их разделяет море. Одна из них родилась на вершине, куда второй лишь предстояло вскарабкаться.

– Не будет она мою сорочку носить, – грустно сказала Прекраса мужу, когда они вернулись в свою новую избу. – Простая слишком, да и здесь по-другому кроят, ты заметил?

– Ничего, лада моя! – Ингер обнял ее и прижал ее голову к груди. – Станешь княгиней – и все будут по-твоему сорочки шить. А уж от тебя в дар получить за великую честь почтут.

Сейчас подносить киевским женам простые сорочки и пояса Прекраса не решилась – подумают, будущая княгиня смеется над ними, предлагая такие непритязательные дары. Что было бы хорошо в Выбутах, выйди она за кого-то из тамошних рыбаков или оратаев, то в Киеве, при ее нынешнем положении, никуда не годилось. Дарить боярыням стоило шелка и узорочья. Кое-что из этого у нее было: Ингер забрал из Холмогорода немалые богатства, оставшиеся от отца и деда, да и в ларях Ельга Вещего сыскалось немало дорогих вещей. А для своего девичьего приданого Прекраса нашла другое применение.