В общем, меня обложили со всех сторон, чтобы никуда я не лезла.

Я даже до Катькиного тайника не смогла добраться. Да и где тут доберёшься, когда Мой Заботливый всюду водит меня за руку. А местами даже носит на руках, а ещё… незримо, неуловимо, едва ощутимо меняется.

Увы, эта видимость счастья, что было у нас на двоих, ни его ни меня так и не смогла обмануть.

Хотя даже в том, что ему жизненно необходимы его вечерние отлучки он меня убедил. Уверил, что без этих посещений ведьмы и знахарки боль от его отравленной раны была бы невыносима. Я поверила. Безоговорочно.

И просто молча поднимаюсь каждый вечер на башню и смотрю как он уезжает.

С чего я начала, то у меня и осталось — припрятанный кинжал и надежда всё же найти выход из этого тупика. Которая тает с каждым днём, как и жизнь моего короля, как и уверенность в том, что может оно быть долгим, наше чумное, словно украденное счастье.

Только вид несчастного Барта заставляет меня страдать. И с этим я решила всё же разобраться.

— Нет, ты никуда не поедешь, пока со мной не поговоришь, — закрываю я дверь кабинета Его Делового Величества.

— Что-то ещё? — перебирает он стоя у стола бумаги. Пробегает глазами, одни — бросает в мусор, вторые — в зажжённый камин, третьи — в ящик стола. — Мне кажется, я сделал даже больше, чем мог. Все твои недруги повержены. Кампин приходила с утра кланяться. Фелисия говорит, она ноги тебе готова была целовать.

— Конечно, ты же наложил на вывоз леса такое жёсткое эмбарго, что за простую хворостину теперь смертная казнь.

— За хворостину, пересёкшую границу королевства, — поднимает он глаза и тут же опускает снова в бумагу. Вот с этим его взглядом ещё стало что-то не так. Он почти перестал на меня смотреть. — И это вопрос государственной безопасности, а не твоя личная неприязнь.

— Да, Арбузиха поприжала хвост, уже когда ты разжаловал её мужа как члена Совета.

— И это просто совпало. Мне не нужен был самый ярый сторонник торговли лесом, когда я собирался ставить этот вопрос на голосование, — швыряет он очередную бумагу в камин. — А вот оставить мадемуазель Шелли без заказчиков ты придумала сама.

— А по твоему указанию были скуплены все тёплые ткани до самых крайних границ империи, и теперь она бы и хотела расширить свой актуальный ассортимент, но все ткани уже у моих портных.

— А зачем им там на юге креп-жоржет? Или как там ты его назвала? Пусть заказывают у наших швей жакеты.

— Тебе не кажется, что из нас вышла неплохая пара?

— Я тебе говорил, что мы созданы друг для друга, а ты не верила, — и снова быстрый, просто-таки как комариный укус, взгляд.

— Гош, — иду я к закрытому окну. Хлопаю его по заднице, когда прохожу мимо. — Барт с Марго тоже идеальная пара. Почему ты сказал «нет»?

— Даш, ты опять?

— Ага, — дышу я на стекло. И в запотевшем кружке рисую сердечко.

— Я не запретил им встречаться. Слышишь? «Встречаться», — спиной вижу, как он показывает пальцами кавычки.

— Ты не разрешил им официально оформить отношения. Категорически запретил, — пронзаю я сердечко стрелой, усердно рисуя оперенье из чёрточек. И так увлекаюсь, что вздрагиваю, когда его рука обнимает меня за талию.

— Ты такая скучная, когда говоришь о Барте, — зарывается он лицом в ямку между шеей и плечом. — Совсем недавно ты вообще просила отправить Маргариту обратно в бордель.

— Тебе не стыдно, нет? — хватаю я его за волосы и тяну вниз. — Ты не дал её выгнать, а на счёт свадьбы обещал подумать.

— Я не передумал. А-а-тпусти, а то укушу, — сопротивляется он.

— Не доверяешь Марго? Хочешь другу лучшей участи? Или есть другая причина? — отпускаю я волосы, но едва он успевает с облегчением вздохнуть, хватаю его за ухо.

— Белый дом — это приговор, Даш, — перехватывает он мою руку и вонзается зубами в плечо.

— Да ты ещё хуже, чем её бывший муж, — терплю я, не показывая вида, хотя он кусает всё ощутимей. — Марго оказалась в Белом доме, потому что тот обвинил её в неспособности выносить ребёнка, а сам травил её «грибами». Гоша, блин, — бью я его по башке, — будет синяк.

— Я соскучился по чему-нибудь жёсткому, дикому, отвязному.

— Так иди сюда, — разворачиваюсь я. И начинаю доставать из брюк его рубаху. — Как насчёт подоконника? Можем даже открыть окно.

— Опять будешь пугать слуг своими стонами?

— Нет, только ты — звериным рыком, — развязываю я на его груди тесёмки. — Ты сам поил Марго «волшебными грибочками», так что тоже приложил к этому руку. И раз уж ей не судьба забеременеть и вернуть себе имение и титул, так позволь им с Бартом хотя бы отношения нормально оформить.

— Не хочу ничего больше слышать про Марго, — подсаживает он меня по подоконник, задирая платье. Расстёгивает штаны.

И я уже запускаю под рубашку холодные руки, чтобы согреть их на его горячей коже, заставив его дёрнуться, но застываю, не в силах отвести глаз от его груди.

Не может быть. Этого просто не может быть. Ведь ещё и месяца не прошло, а эта чернота уже добралась до груди. Ещё вчера её здесь не было.

— Ты словно ортову задницу увидела. Что там?

— Ничего, — опускаю я юбку и спрыгиваю с окна. — Прости, что-то голова разболелась.

— Даша! — кричит он мне в спину. — Да что не так?

— Всё не так, Гош, — разворачиваюсь я. — На самом деле всё не так. Ты не смотришь на меня. Иногда словно брезгуешь ко мне прикасаться. И знаешь, мне кажется, мы так увлеклись своими чувствами, что кажется совсем забыли обо всём остальном.

— Это о чём же? — возвращает он на место свои вещи.

— О том, что зима близко. О том, что на самом деле мне... надо возвращаться. О том, что всё это какой-то пир во время чумы.

— Да мы только и занимаемся, что этой зимой. И разве не так мы решили, что просто проживём счастливо, сколько нам осталось и всё?

— Только разговор шёл о нескольких месяцах. А на твоём теле уже нет свободного места от этой черноты. Гош, мне кажется, это я убиваю тебя. Собой. Я и сама с тобой становлюсь другой.

— Я тебя не понимаю, — садится он на подоконник. — Мы говорили о Марго. Потом о наших чувствах. Потом о черноте. Потом о том, что ты становишься другой.

— Хорошо. Давай вернёмся к Марго, — подхожу я. И, встав у него между ног, дорисовываю в сердечке на стекле букву «Г». — Помнишь, ты сказал, что на самом деле не любил Катарину. Что это Дамиан заразил тебя этим чувством.

— Да, я хотел видеть в ней то, что видел он.

— Так вот, Барт делает то же самое. Он любит девушку. Всегда любил. Безумно. Безответно. Девушку, что ты за её раздвинутыми ногами не разглядел. И видел бы ты себя, когда я сказала, что она к нему тоже неравнодушна. Ты его ревнуешь, Гош. Ты боишься у себя перед глазами этого счастья, потому что сам не можешь его себе позволить.