— Знаешь, Барт, как тщательно мы умеем не замечать очевидных вещей, когда не желаем чего-то знать?

— Вы о чем-то конкретном, миледи, или просто мысли вслух? — пришпоривает генерал коня, чтобы со мной поравняться.

— Прогулки верхом, конечно, располагают к философствованию, но, я о конкретном, Барт. О себе. Своей доверчивости. Своих глупых планах, — зябко передёргиваюсь я. Но это нервное. День тёплый, солнце припекает, от разгорячённого коня жар, и всё же меня морозит.

— Вам, может, лучше в карету? — глядя на мою дрожь, беспокоится генерал.

— Терпеть понимающие взгляды матери Катарины? Или слушать тезисы воскресной проповеди отца Томаса из уст Феодоры? Уж лучше пусть меня закидают гнилыми помидорами на улице за то, что я своим появлением накликала на Абсинтию беду, — вздыхаю я.

— Вы печальны, миледи, — сочувствующе вздыхает он.

— Нет, Барт, я печалилась вчера, принимая самое сложное решение в своей жизни. А сегодня я в клочья, но уже не грустна.

Сегодня я с опухшими глазами. Не выспавшаяся, потому что проплакала всю ночь. Не накрашенная, потому что плевать. И уже в той стадии отчаянного пофигизма, когда хоть в бордель, хоть на плаху — всё одно.

— Сегодня я просто хочу правды, выговорится, напиться. У этих продажных девок наливают?

— Ещё как, — усмехается он.

— Значит, праздник состоится, — горько усмехаюсь и я.

— Праздник?

— Да, Барт. Буду праздновать своё отбытие. В мир иной. И в прямом и в переносном смысле. У меня просто нет больше времени ни на что другое.

— Но крокусы?

— Наверно, и ты слышишь то, что хочешь. Или столь же доверчив как я, — усмехаюсь я. — Это способ заставить их зацвести, который знала Катарина, медленный, долгий, настоящий, но не единственный. На самом деле есть другой.

Он покаянно опускает голову.

— Вижу, ты знал, — даже не удивлена я. — Феи? Они могут заставить их зацвести в любой момент, правда? Можешь не отвечать, — вижу даже некое подобие сожаления на его лице. — Знаешь, как я это поняла? Он сам мне об этом сказал. Когда приехал из Империи. «Я так боялся, что ты найдёшь способ!» — изображая короля, восклицаю я. — За две недели, пока его не было, я уже могла бы это сделать. Понимаешь, Барт? Но я не придала значения его словам, потому что другое для меня было тогда важнее. И в том, что феям, знахарке, тебе — всем он тоже приказал молчать, не сразу поняла. Зациклилась на этих крокусах, на том, что я тут всем чужая. И что самое худшее, ведь поверила в его любовь.

— У вас что-то случилось? С Его Величеством?

— О, нет, Барт! Это у вас что-то случилось. У тебя, у Марго, у него. Причём давно. Почему? — резко поворачиваюсь я к нему. — Почему ты ему ничего не сказал тогда? Не объяснил? Не знаю, — качаю я головой, — не …

— Попросил?

— Да хоть бы и попросил.

— Вы просто плохо его знаете, миледи. И никогда не видели пьяным и в ярости.

— Нет, ну почему же, — усмехаюсь я. — Когда он подарил мне пистолеты, было весело. И мы были чертовски пьяны.

— Вы любите его.

— Увы, — широко развожу я руки и откинув назад голову, подставляю лицо солнцу. — Он сказал, что меня погубит любопытство, но меня погубит любовь. И это вовсе не красивые слова, Барт. И знаешь, мне даже не жалко, — роняю я голову на грудь, шумно выдыхая, открываю глаза. — Тебя жалко. Его жалко. А себя нет. Так и каким он бывает в ярости?

— Неуправляемым. Беспощадным. И бесполезно что-то ему говорить. Он глух, слеп, безумен. И я мог бы с ним подраться…

— Понимаю. Но всё же он король.

— А ещё самый одинокий в мире человек. И простите, что я это скажу: не оставляйте его. Пожалуйста! Будьте с ним до конца. Не сомневайтесь, что он любит вас. Никогда, за всю жизнь я не видел его таким счастливым.

— Ты не понимаешь, Барт, — чувствую я, как мои глаза снова наполняются слезами, но мне удаётся их сдержать. — Если я останусь в теле Катарины, оставлю всё как есть, он умрёт.

— Если не останетесь — тоже. Он давно решил, что не будет без вас жить.

— О, господи, Барт! — врезаюсь я шпорами в бока несчастного коня, и генерал едва успевает схватить поводья и успокоить мою лошадку. — Он забрал девушку, которую ты любил. Он заставлял тебя смотреть, как каждый вечер она идёт в его спальню. Теперь он великодушно её вернул, но не разрешает вам оформить свои отношения. И после всего этого ты печёшься о нём? О нём?!

— У него есть причины так поступать, миледи. А у меня — ни одной, чтобы его ослушаться.

— Ну вот опять! — шумно выдыхаю я. — Опять эти тайны, эти недомолвки, недоговоры. Опять этот железный занавес, о который я бьюсь лбом. Ты знаешь, а я ведь хотела. Хотела не просто спасти ему жизнь, а подарить будущее, исполнить его мечты. Сделать по-настоящему счастливым. И мне казалось, я даже смогу. У меня бы получилось. Если бы феи помогли мне вернуться из моего мира обратно. Если бы ведьма пошла мне навстречу и вернула жизнь. Если бы знахарка сказала, что жизнь короля стала таять так стремительно и почему. Я уже всё придумала. И я бы со всем справилась, смогла, если бы у меня было больше времени. Или… плюнула бы на всё давным-давно и не тешила себя глупыми надеждами, если бы король хоть раз показал мне вот эту фотографию, — лезу я сумку и протягиваю Барту свой портрет.

— Где вы это взяли, миледи? — удивляется он.

— Там, где я всё беру. Подслушала, подсмотрела, украла, стащила из ящика стола.

— Простите, я не пойму, но чем вас так расстроил этот снимок, — пожимает он плечами.

— Чем?! Ты серьёзно? Чем? Тем, что это моя фотография, Барт!

И вот теперь он действительно удивляется. Нет, он просто немеет, уставившись на меня как на привидение.

— Да, когда-то я была такой, — выдёргиваю я фотку из его рук, пока он её не уронил. — Только сейчас я на двадцать лет старше. Все феи, обе Акаты, ведьма, все они видят меня как есть. И я очень долго сомневалась, как же мне быть. Мучилась, сможет ли он любить меня такой. И даже решила: была не была, уж какая есть, так будет честно. Если они ему и так всё рассказали, даже описали меня, значит, так тому и быть. Если что, не пропаду, и его не буду ни в чём винить. А потом... я нашла вот это, — взмахиваю я чёртовой фотографией.

— Но это точно ваш снимок? — всё ещё смотрит он на меня ошарашено.

— Я уже и сама себе не верю, что когда-то была так молода. Но, да, это я, — тыкаю я в чёрно-белое изображение. — Видишь, это лестница в нашем институте. Как раз напротив деканата. Это Ленкина нога. Это кусок сумки, клетчатой. Подруга мне подарила как раз на двадцатилетие, когда… — замолкаю я, понимая, что он меня совсем не слушает. — Барт?

— Миледи, — качает он головой, — вряд ли Его Величество думает, что это вы. Этот снимок, а ещё волосы, — показывает он на себе, изображая косу. — Мы забрали их у Катарины. У чёрного алтаря.