Вижу замешательство Барта, озабоченность, даже растерянность. Но то, что он собственных волос надерёт, склеит и покрасит лишь бы защитить короля от моего допроса, почему-то не сомневаюсь.

— Ты сказал, что отец Георга продал сына, а папаша Лемье — душу ради завещания и этих рыжих волос. И старый король продал церкви Таирия. Что же сделал Лемье?

— Он женился на своей сестре, миледи.

— Что?!

— Не на родной, но все же их родственная связь с Элизабет слишком близка, чтобы считать её нормальной. Но он купил это разрешение на брак.

«Значит, мои предположения об инцесте и вырождении рода Лемье оказались не так уж и далеки от истины», — делаю я последнее умозаключение, прежде чем слышу голос короля:

— Что у тебя с лицом?

Только один человек может входить в мою комнату без стука. Вот он, довольный и свеженький, как только что сорванный с грядки огурчик, и стоит в дверях весь в своих «собачьих» орденах.

— Моя жизнь уже никогда не будет прежней, — улыбаюсь я, покрепче стискивая в руках свою записную книжку. — Я только что узнала про кровосмесительный брак семьи Лемье.

— Да, вопиющее безобразие, — усмехается он, пока я деликатно выпроваживаю Барта.

— Считаешь, это ерунда? Они родственники Катарины, между прочим.

— Хочешь об этом поговорить? — ведёт он пальцем по холмикам выступающих из корсета округлостей.

— Нет. О другом. Отправь Маргариту обратно в бордель, — можно сказать, я даже наслаждаюсь тем, как замирает его палец.

— Что? — убирая руку, поднимает на меня недоумевающий взгляд король.

— Я хочу, чтобы она покинула дворец и вернулась восвояси, — повторяю я, глядя в его глаза.

— Но ведь это ты…

— Я передумала, — невинно пожимаю плечами.

— Даш, я тебя не понимаю.

— Не надо меня понимать, Гош. Просто сделай как я прошу.

— Нет, — уверенно качает он головой.

— Почему? — упираюсь я в него теми самыми выпуклостями, заставляя его снова посмотреть на них.

— Потому что «нет», — как всегда даёт он категоричный ответ.

— То есть и выгнать ты её не выгонишь и за Барта замуж не выдашь, я правильно понимаю?

— Именно так, — теряя интерес к разговору, наклоняется он, чтобы коснуться соблазнительных округлостей губами.

— Тогда ещё один вопрос, — и не думая ему это позволить, застёгиваю я пелерину, что была именно для него заблаговременно расстёгнута. Идти в мужское логово с сиськами наголо я точно не собиралась. — Если бы ты знал, что не умрёшь, что есть способ тебя спасти, ты бы принял такое же решение?

Вижу, как хмуро сходятся на переносице его брови. Напрягаются желваки. Двигается кадык, когда сглотнув, он шумно вдыхает, чтобы дать ответ.

— Это сложный вопрос.

— А я и не собираюсь делать твою жизнь проще, — усмехаюсь я. — И всё же «да» или «нет»?

— Нет, — помогает он мне застегнуть следующую пуговицу, чтобы уж точно ни одной пяди голой кожи не выглядывало из выреза.

— Ты позволил бы им пожениться?

— Ревнуешь? — хитро улыбается он, как завершающий штрих, поправляя бусы. — К Маргарите?

— Не больше, чем ты Катарину к Дамиану, — поправляю и я рыцарский орден на его груди.

— Тогда… возможно, — заглядывает он в мои глаза.

— Тогда… подумай над этим, — улыбаюсь я в ответ. — А ещё над тем, сколько неправильных решений ты уже принял и ещё примешь, если будешь жить по принципу «завтра хоть трава не расти». Потому что способ тебя спасти есть. Уверена, есть.

— Вижу ты не только не понимаешь слово «нет», но ещё и слово «невозможно», — укоризненно качает он головой.

— Знаешь, мне всегда говорили, что нет других миров. И в чужое тело попасть невозможно. Как выяснилось, всё это не так. Так что это ты лучше выучи новое слово — надежда. И возможно, тогда твои решения станут правильнее.

— Ты на совет идти готова, дающая надежду? — усмехается он.

— Как никогда, — делаю я уверенный шаг к его протянутой руке.

Конечно, готова. Особенно идти на совет, где всей Абсинтии официально будет объявлена зима, которая вероломно напала на страну и грозит её уничтожить.

И это я её объявила.

А я-то думала только у нас на работе любые посиделки превращаются в рабочее собрание, а любое собрание — в базар.

Но двадцать мужиков, разной степени упитанности, роста, положения и возраста, сидя за столом, галдят так, что хочется заткнуть уши. Или на крайний случай снять башмак и постучать.

Только восседающий во главе этого большого овального стола Георг Рекс Пятый спокоен, как море в штиль, и ноль на массу реагирует на это выплёвывание слюны. С невозмутимым лицом играет со мной в «сороку-ворону», водя пальцем по ладони, лежащей у него на бедре. Мне ни разу не удалось его поймать.

Ещё двадцать знатных господ, которым мест в Совете, как и сидячих мест пока не досталось, справа от короля, галдят потише. Но и в их рядах тоже только что пальцем у виска не крутят. А вот слева, там, где стоят Фарад со товарищи, да стрекочут крылышками на специальном возвышении феи, вот только этот стрёкот и слышен. Зато лица спокойные, приветливые.

— Зима? Это смешно! Это абсурд! Да что вообще за глупость, — ловлю я на себе косые недовольные взгляды.

Честно говоря, мне плевать. Я думаю о том, что в зале заседаний тоже висит большой гобелен с богами, с которого на всё происходящее внимательно смотрит рыжая девочка. Здесь она постарше, чем в кабинете короля, здесь ей уже лет десять. Но теперь не её взгляд, а её рыжие волосы не дают мне покоя. Ибо тот, что я нашла, могу поклясться, светился так же. И генерал Актеон, что стоит у меня за спиной рядом с Грифом, явно знает об этом больше, чем говорит.

И пока я мучаюсь, чисто теоретически, превратить его жизнь в ад, если он не сознается, или в рай, так как уверена, что при желании смогу устроить их брак с Марго, за столом намечаются явные лидеры.

— Господа, давайте по очереди, — пытается призвать всех к порядку седовласый господин, похожий скорее на министра иностранных дел, чем на актёра, играющего канцлера в сериале «Тюдоры» — это всё, что я знаю о канцлерах. Безрезультатно.

— Что вообще она делает на собрании Совета? — взвивается громче всех над столом чей-то противный визгливый голос. Как говорила моя бабушка: голос, как на жопе волос. И тонок, и нечист. А он и весь такой, этот господин. Худой, носатый, тонкий, противный.

— Может мы женщине ещё и слово дадим? — хохочет другой, тоже член, голосом погрубее. Сдержано. Но этот смех неожиданно поддерживают. И, напрасно. Ох, напрасно.