– Внизу? – спрашивает Потык.

– Да, внизу. Здесь. На поверхности. Меж дикарей.

Произнеся слово «дикарь», нелюдь-разбойник опять выдаёт улыбку превосходства и пренебрежения, хотя сам выглядит хуже всякого дикаря: как раз облака немного расходятся, пропуская добрую толику солнечного света, и в этом золотом свете странный оборотень предстаёт во всей своей жалкой красе: его длинные волосы свалялись в космы, шапка оказывается засаленной и затёртой донельзя, лицо – опухшим и нечистым, броня – ещё более побитой, чем показалось мне вначале.

И я укрепляюсь в мысли, что нелюди на самом деле – такие же люди. И среди них, как и среди нас, есть балбесы, небрежные дураки, неумёхи.

Если бы я увидел среди мужчин моей долины того, кто не бережёт дорогой доспех, не смазывает его салом и жиром, не поправляет узлы, – я бы сам, лично двинул бы такого мужика по шее и отругал.

И вот – передо мной теперь стоит могущественный и непобедимый оборотень, улыбающийся свысока, плечистый, сильный – и при этом косорукий. Почти жалкий.

Истрёпанный, тощий – он, действительно, похож на изгоя, на лесного вора, искусанного муравьями и комарами.

Что-то сдвигается в моей голове.

Мне кажется, что лучше всего будет измолотить этого ухаря дубинами. Без крови, но и без жалости.

И повязать, и отнести, повязанного, к князю долины, и там допросить подробно, если останется жив, а если не останется – всё равно: раздеть донага, броню и оружие досконально изучить, а самого оборотня – привязать к столбу на площади, для обозрения и удовлетворения любопытства всех желающих.

Нет никаких нелюдей, думаю я. Есть только люди, одинаковые двуногие разумные.

Одни летают, другие не умеют летать, но это ничего не меняет.

Я оглядываюсь на Марью – она внимательно смотрит на нелюдя-разбойника.

Во мне возникает желание.

Я думаю, что, если сейчас брошусь, всей силой ног и спины, – за краткий миг допрыгну, обхвачу руками его плечи, помешаю раздвинуть руки, взмахнуть крыльями.

А малой Потык подбежит – и одним ударом топора развалит ему череп.

Помрачение накрывает меня.

Я начинаю готовиться к удару.

Мы умертвили древнего змея – теперь самое время умертвить и оборотня, загадочного птицечеловека.

Я думаю, что убить его – лучший выход.

Марья не попадёт в Вертоград.

Она вернётся домой, через перевал, на юг, в тёплые земли, где растут яблони. Или – будет женой Потыка и родит ему детей. Или – не пойдёт женой к Потыку, а останется возле старой Язвы и будет учиться у неё гадким и страшным тайнам её ведовства.

Но она никогда не доберётся до города птиц.

Я смотрю на шею нелюдя-разбойника, на его живот и ноги, я начинаю прикидывать, как лучше убить его, и снова понимаю: только ударом по голове.

Я чувствую острое желание: у меня чешутся руки; как будто весёлые муравьи бегают по плечам и коленям.

И я спиной понимаю, что напарники мои тоже готовы рвануться и ударить; есть такое единение, такая дрежа в общем строевом бою, когда чуешь соседа хребтом, спинной щекоткой.

И я вынимаю из-за пояса нож, и бросаюсь вперёд.

За моей спиной слышится шумное дыхание Потыка и Торопа – они тоже рванулись, подняв оружие.

Но нелюдь отвечает мгновенно: отшатывается, и свистит, криво сжав твёрдые губы.

От его свиста у меня темнеет в глазах.

Выдержать такой крик никак нельзя; только зажать уши ладонями, упасть и зажмуриться.

Второй раз за день я попадаю под действие боевого крика оборотней; это тяжело.

Мои суставы крутит боль, в голове свистит и вертит бешеный ветер.

Но я, борясь с тошнотой, всё равно понимаю: если пресечь ему железом горло, он не сможет свистеть; он умрёт, как умирают все живые.

Такой момент бывает в любой битве: враг ещё силён, но ты уже знаешь его уязвимое место.

Меня победили, но я не проиграл.

От его крика у меня мутится рассудок, но я знаю, помню. Он не всегда будет кричать, однажды заткнётся, чтоб перевести дыхание, – и тогда можно ударить и одолеть его.

Человек может повергнуть любого нелюдя, любого гада, любого упыря – люди живучи, люди непобедимы, такими их создали боги.

Люди и есть главные хозяева срединного мира: а про человекоптиц такого не скажешь.

И когда он перестаёт кричать – мы, четверо, снова поднимаемся.

И Потык, розовый, юный парень, проявляет тогда все свои лучшие качества, и встаёт на ноги раньше Марьи, раньше меня, и не только не выпускает из пальцев топор – но и перехватывает ловчей.

– Довольно! – говорит он. – Мы поняли! Поняли!

– Молодцы, – презрительно отвечает разбойник. – Хотите спросить что-то ещё?

Мы молчим, приходим в себя.

Но вдруг далеко в стороне возникает ещё один звук.

Сначала он появляется внутри меня, в голове и одновременно внизу живота. Описать его словами невозможно: то ли вой, то ли хрип, то ли тяжкий жалобный стон.

Боевой крик нелюдя по сравнению с этим горловым стенанием кажется мне детским смехом.

Звук становится всё громче, замолкает – и снова появляется.

Я вижу – и нелюдь тоже смотрит вокруг, в небо, в кроны деревьев, пытаясь понять, откуда идёт этот невыносимый вопль; затем он морщится; затем мы все, включая нелюдя, зажимаем ладонями уши – но звук проникает в самое нутро, в спину, в жилы, в суставы, от него нельзя спрятаться.

Может быть, думаю я, это лопнула ось Коловрата?

И мировое колесо, лишённое опоры, падает и летит куда-то в тартарары?

Потык роняет топор.

Тороп роняет дубину.

Старая ведьма роняет посох.

И на медном лице нелюдя-разбойника, вроде бы неуязвимого, появляется гримаса боли.

Рёв и скрежет всё громче, всё грубее.

Потом всё стихает.

Нелюдь-разбойник морщится и трясёт головой, как будто глотнул крепкой браги. Смотрит на старуху.

– Это он? – спрашивает нелюдь.

– А кто? – угрюмо отвечает ведьма. – Он. Новорожденный. Глотку пробует.

– Сильный, – произносит нелюдь с уважением.

– Сильный? – переспрашивает ведьма. – Это он ещё мал пока. Вырастет – вот тогда у него будет сила. Все кровью умоемся.

Нелюдь пришёл в себя и снова улыбается весело и похабно. Подмигивает Торопу.

– Вот и всё, мужички! – глумливо восклицает он, и громко хлопает в ладоши. – Новый змей родился! Вашей долине конец. Сначала он всё сожжёт, а потом вернётся – и пожрёт жареного.