Свою боль Анна переносила терпеливо. Но когда она слушала о гибели Светланы, у нее потекли слезы. Она сказала:

— Если бы я могла, я бы стала для тебя Светланой. Поверь мне — я сильная и тоже могу по-настоящему любить; и тоже смогла бы умереть за тебя и за Муос. Но, к несчастью, я беспомощна и умираю вот так…

Однажды Радист, развешивая бинты возле палаты, слышал, как во время вечернего обхода отца Тихона больные, особенно Анна, просили священника помолиться за «нашего брата Игоря».

* * *

Анне становилось все хуже. Она уже еле дышала. Игорь не отходил от нее. Она из последних сил протянула свою слабую руку к руке Радиста. Он осторожно взял ее ладонь и не отпускал. А потом почувствовал знакомое крестообразное движение ее указательного пальца. Сестра Марфа, которая по вечерам приходила на несколько часов подменять Радиста, увидела его у постели Анны и ничего не сказала. Весь вечер она сама хлопотала возле больных, а Радист сидел с Анной.

Ночью девушка умерла.

Игорь сам вынес Анну и положил на столешницу для отпевания усопших. После панихиды к нему подошел отец Тихон.

— Чего ты не пришел ко мне? Десятый день уже.

Радист молчал, ему было не до решения глобальных вопросов. Он и вправду забыл, что сегодня был последний день второго срока послушания. Старец, видя настроение Радиста, сказал:

— Ладно, освободишься — заходи. Я думаю, ты уже готов получить ответы.

Игорь с грустью посмотрел на палатку тяжело больных — он не знал, как им сообщить о своем уходе. Это противоречило здравому смыслу, но он по-настоящему привязался к этим людям. И он, неожиданно сам для себя, выпалил:

— Отец Тихон! Я понял! Я — никчемный, эгоистичный болван, возомнивший себя Присланным. Я хочу… остаться в монастыре.

Монах помолчал, взглянул на него пристально.

— В монастыре тебе остаться нельзя… Пока — нельзя. Ты еще не сделал того, что должен сделать. И ты не выполнил свою клятву.

— Откуда вы знаете про мою клятву?

— Я знаю о тебе больше, чем ты сам о себе знаешь… Тебе предстоит трудная задача. Ты соберешь народы Муоса и поведешь их биться с ленточниками. А там пусть будет так, как поется в Поэме диггеров: «…и тогда посмотрит Бог — нужен ли ему Муос».

— Как я их поведу? Я не солдат. Я не умею драться.

— В твоей слабости — твоя сила.

— Не понимаю.

— Ты был среди своих самым слабым, но ты единственный, кто остался жив. Ты не умел драться, но дошел до цели. И ты никого не убил, я это вижу: на тебе нет крови.

Радист как-то не задумывался об этом раньше, но старец был прав: он прошел столько кровавых боев и смертельных опасностей, но ни разу никого не убил: ни человека, ни зверя. А отец Тихон продолжал:

— У тебя чистая душа, но ты был не готов к испытаниям. Трудности, боль, гибель друзей и близких закаляли твою душу, и она стала кремнем добра и справедливости. Тебе трудно это принять, но гибель Светланы дала твоей душе главный толчок к преображению… Не спеши возражать. Я вижу, что она для тебя значила. Но подумай сам, остался б ты в Муосе, если бы Светлана не погибла за тебя? Думаю, нет. Ты бы улетел, надеясь, что еще вернешься за ней. Ты еще молод и не знаешь: шанс что-то сделать дается один раз. Все шло к тому, к чему должно было прийти. И вот ты в монастыре. Я увидел тебя и понял, что ты — Присланный, о котором говорится в предсказании. У тебя для этого есть все и недоставало только одного — любви к людям. Ты делал все в память единственного дорогого тебе человека — своей девушки. Этот порыв прекрасен, но ненадежен. Поэтому я и отправил тебя в палатку сестры Марфы — на самое дно нашей несчастной жизни. Туда, где страдания и боль наиболее остры, где жизнь наиболее близка к смерти. Где ты должен был сломить свою гордость и полюбить тех, на кого страшно смотреть. Ты выдержал это испытание, и теперь я уверен: именно ты — Присланный. А то, что не умеешь драться, — не беда. Найдутся и те, кто умеет драться, и те, кто научит тех, кто не умеет. Сам же ты пойдешь к цели не с мечом, а со словом. И да поможет тебе Бог!

* * *

В ворота Октябрьской постучали со стороны Большого Прохода. Стражник УЗ-6 открыл смотровое окно и произнес:

— Что это за…

— Здравствуй, солдат. Оставь бранные слова и впусти воина Христова.

Немного озадаченный таким обращением, стражник, посовещавшись с напарником, поднял ворота. На станцию вошел молодой инок. Он был в рясе с капюшоном, надвинутым на лицо. В руке пришедший держал посох.

Войдя, инок осмотрелся и произнес:

— Да хранит Бог вашу станцию!

Было самое утро, как раз после подъема. Людей на станции было много. Некоторые из слышавших благословение с любопытством стали подходить к страннику.

Стража на воротах заволновалась, но, увидев, что администратор станции Гончар тоже наблюдает из окна своей квартиры, интересуясь происходящим, немного успокоилась и не препятствовала собираться народу, явно ожидающему от инока каких-то вестей.

Инок сам подошел к офицеру, откинул капюшон, обнажив шею. Офицер промямлил что-то, как будто извиняясь, но при этом затылок незнакомца осмотрел с предельной внимательностью.

На станции было тревожно. С Немиги и других американских поселений шли беженцы, которые рассказывали про творящиеся там беды. Пытались под видом беженцев пробраться и ленточники, но их выявляли. Паники пока не было, однако укоренялось то напряженное состояние, когда люди боятся думать о завтрашнем дне и вздрагивают при каждом подозрительном звуке со стороны туннелей.

Кроме приносящих дурные вести американцев, на станции стали появляться диггеры. Раньше они сторонились метрошных поселений, а теперь приходили сами, рассказывали новости, говорили о «землянах» и Присланном, который «мечом и правдой добьется победы». Бдительных офицеров внутренней безопасности это настораживало, и они решили доложить о «сепаратистских призывах» диггеров Буковскому. Но тот сердито посоветовал им лучше заняться ленточниками. После этого диггеры посещали Центр почти беспрепятственно.

А вот священнослужители были здесь редкими гостями. Атеистическое руководство Центра считало их «бесполезным отвлечением от важных задач». Инока бы тоже не пустили, но стражники решили, что человек, в одиночку одолевший Большой Проход, наверняка пришел неспроста и заслуживает, чтобы его выслушали.

Инок медлил. Было видно, что он собирается сообщить что-то важное. Наконец странник начал:

— Я вижу, братья и сестры, что сердца ваши переполнены тревогой. И тревога ваша не напрасна. Ленточники захватывают дальние американские поселения и штурмуют Немигу. Я был там недавно. Люди отчаянно дерутся, но силы не равны. Они молят о помощи. Если весь Муос им не поможет — Америка падет и станет территорией ленточников. Есть среди вас кто-нибудь, кто сомневается в этом?

Толпа молчала, и инок продолжил: