Перебарывая себя, Кудрявцев повернулся и снова пошел к нише. Сестра Марфа по-прежнему стирала. Теперь Радист рассмотрел: она стирала бинты, ватин и марлю, которыми уже много раз перевязывали больных.

— Вернулся? Ладно. Даст Бог, сработаемся.

Они снова подошли к палатке. Игорь невольно остановился и задержал дыхание. Но все-таки вошел. Сестра Марфа обратилась к больным:

— Братия и сестры. Брат Игорь — ваш новый санитар. Он добровольно пришел принять сие послушание. Будьте терпеливы друг ко другу, и Бог пошлет нам всем благодать.

Сестра Марфа объяснила, в чем заключается работа. Такого унижения Кудрявцеву не приходилось испытывать никогда в жизни. Он должен был приносить и уносить утки за больными. За теми, кто не мог пользоваться утками, — убирать и стирать постель, а также обмывать их самих. Перевязывать и смазывать специальными растворами гноящиеся зловонные раны. Переворачивать лежачих, чтобы у них не образовались пролежни. Приносить еду и воду, кормить и поить тех, кто не мог этого сделать сам. Выполнение каждой из обязанностей требовало огромного усилия. Радисту казалось, что лучше погибнуть в бою, чем выполнять эту отвратительную работу.

Больные оказались капризны, а у некоторых явно было не все в порядке с психикой. Например, какой-то мужик по нескольку раз в час требовал пить. Радист приносил ему воду, но тот, едва притронувшись губами к кружке, говорил, что больше не хочет. Через десять минут он звал Игоря снова. Когда взбеленившийся Игорь отказался, человек жалобно заплакал и плакал до тех пор, пока Радист опять не подал ему кружку, которую мужчина тут же оттолкнул.

Тяжело больная женщина средних лет, когда Радист ее кормил, выплевывала еду прямо на него. Какой-то парень постоянно норовил пнуть его ногой.

До самого вечера у Игоря не было времени даже на то, чтобы присесть. Он выдохся полностью: физически и морально. Вечером сестра Марфа зашла в палатку и сказала:

— Отдохни, я тебя подменю.

Радист вышел и, обессиленный, сел прямо на пол неподалеку. В палатке продолжали плакать, кричать, жаловаться. Но он уже этого не слышал. Он слышал какое-то пение. Кому здесь хочется петь? Радист поднялся и поплелся на голоса. Они слышались из другой палатки, на которой был нарисован крест. Это, очевидно, была церковь, и там шла служба. Монахи, монахини и прихожане, столпившись в палатке, пели на малопонятном старославянском языке. Службу вел отец Тихон. Изнутри палатка освещалась несколькими лучинами — муосовским подобием церковных свечей. На стенках палатки висели иконы, в основном заключенные в рамки под стекло, православные календари, каких много выпускалось в начале XXI века.

Здесь было чисто и уютно. Люди молились все вместе и были едины, как нигде в Муосе. Игорю вдруг стало как-то спокойно.

После службы отец Тихон пошел в палатку тяжелобольных. Радист последовал за ним. Больные, даже самые буйные, присмирели, слушая проповедь священника, призывающего к терпению и надежде на скорую встречу с Создателем. Какое-то подобие примирения посетило душу Радиста.

Он спросил у сестры Марфы, где ему спать. Она снова завела его в палатку к больным и указала на свободную койку. Увидев удивление и протест в глазах Радиста, монахиня резко сказала:

— А что ты думал? А если кому-то из них ночью нужна будет помощь?

Сестра Марфа хмыкнула и вышла из палатки.

Радист почти не спал. Больные не различали дня и ночи: их просьбы и капризы ночью только усилились.

Под утро умерла женщина-мутант. Ее тело вынесли. Утром обитатели монастыря сошлись на панихиду. Люди плакали, как будто для каждого из них она действительно была сестрой. Ни в Муосе, ни в Москве Радист не видел такого отношения к усопшим.

Умершую отпевал отец Тихон. Радист пристально смотрел на него, даже подошел поближе, надеясь, что священник досрочно снимет с него это невыносимое послушание. Ведь он добросовестно отбыл целые сутки.

Когда закончилась панихида и люди расходились, Радист специально не уходил, чтобы отец Тихон заметил его. Тот, собирая в ящичек кадило, церковные книги и прочие принадлежности, не подымая глаз, произнес слова, по смыслу которых Радист понял, что он обращается к нему:

— Что, хорошим себя считаешь? Думаешь, кучу добра сделал за сутки? Думаешь, теперь тебе эти несчастные должны? Нет, сын мой, это ты им должен!

Радист, не сдерживая обиды, воскликнул:

— Я ничего им не должен!

— Должен, еще как должен. Ты должник перед ними только за то, что ты не такой, как они. Ты молод, здоров, силен. Вот и отдавай им долги сполна. Когда на этом поприще станешь таким же — сможешь занять тут нары, и тебе будут должны другие. Таков закон любви. Тебе его еще долго постигать…

Отец Тихон развернулся и пошел к церковной палатке.

Радисту хотелось спать, он очень устал. Обида на отца Тихона за его слова и раздражение на себя за то, что он считал эти слова правильными, душили его. Он снова хотел уйти, только надо было найти для этого оправдание.

Он сидел возле палатки, уже не реагируя на крики и призывы о помощи больных. К нему подошла миловидная молодая женщина в платке. Она по-доброму улыбнулась и спросила:

— А ты — новенький санитар? Здравствуй, рада тебя видеть.

Она протянула Радисту руку, и тот, вставая с пола, поздоровался.

— Сестра Марфа рассказывала про тебя. У нее на тебя большие надежды. Говорит: «Этот не на один день пришел! Этот — наш будет!» Она мало про кого так говорит, поверь мне… А я — Анастасия Глинская, можно просто — Настя. Я — врач, на обход пришла… Ну, пошли, посмотрим?

Увидев врача, больные начали в один голос кричать и жаловаться, просили обезболивающего, просили вылечить, просили умертвить, а некоторые даже просили «отрезать то, что болит».

Настя как будто не слышала их. Она подходила к каждому, улыбалась все той же неподдельно доброй улыбкой, ласково говорила:

— Потерпи, миленький, потерпи еще немножко… О-о-о. Я ж тебе, солнышко, говорила, что заживет! Видишь — заживает… Так-так-так. С тобой, дружок, надо что-то делать. Придется тут ручку отрезать, чтоб гангрена не разошлась. Ну, ничего-ничего, без руки жить можно. Вон, на Михалыча посмотри: без рук без ног, а какой бодрячок!..

Радист вспомнил Мясника с Нейтральной. Он заметил, что после обхода Анастасии настроение у больных улучшилось, часа два его почти не беспокоили. Даже Михалыч, и тот начал улыбаться и пытался шутить, рассказывая какие-то несмешные истории.

К обеду в палатку прибежали дети Анастасии — двойняшки Александра и Сергей. Детей здесь ждали так же, как отца Тихона и Анастасию. Оказывается, они приходили каждый день. Абсолютно не гнушаясь видом больных, ребята пели песни, рассказывали выученные наизусть недетские стихи, вслух читали книги и, как могли, помогали Радисту.

Временами Игорь все еще порывался уйти. Но после знакомства с Настей и ее детьми он находил все меньше оправданий своему отвращению. Шли вторые сутки его послушания. Осталось три дня.