Ее как будто зазывали все дальше от дворца, ближе к городской окраине. Любопытство открывало перед ней все новые и новые картины. Она всматривалась в лица, выхваченные из ночной тьмы плавающим светом фонарей или притворно-гневным пламенем костров: эти укрощенные пожары делали вид, будто сердятся, – так могучий воин, едва избавившись от доспеха, играет с маленькими сыновьями, изображая разъяренного великана.

Эскиве хотелось навеки запомнить каждое лицо, попавшее в поле ее зрения, – и все же все они мгновенно ускользали из ее памяти, едва только она отводила взгляд. Но она не огорчалась, потому что, позабыв одно лицо, она тотчас встречала другое, еще более таинственное и прекрасное.

Увлеченные танцами, флиртом, выпивкой, горожане почти не обращали внимания на девочку, что вдруг врастала в общий хоровод и несколько минут плясала вместе со всеми, а затем исчезала в темноте. Но несколько человек все же заметили ее. Рослый ремесленник с огромными мозолистыми руками схватил Эскиву за талию и протанцевал с ней несколько минут. Веселая толстуха, сидевшая на бочке, словно на коне, в дамском седле – боком, напоила ее вином. Какой-то взъерошенный безутешный человек с острым носом спросил ее, считает ли она существование истинной любви возможным делом, или все действительно так безнадежно.

Эти трое заняли особое место в сердце маленькой королевы, но и от них она ушла без всякого сожаления.

А потом она увидела того человека, который уже несколько недель занимал ее мысли. Она догадалась об этом по тому, как сильно и полно стукнуло сердце: он. Ренье.

Да, ей нравилось дразнить себя мыслью о том, что он пытается ее убить. Она думала о нем самое плохое. Пьяница, бабник, бездельник. Еще – ничтожество. Еще – заговорщик. В мыслях Эскивы все эти определения приобретали совершенно иное, противоположное, звучание. Эскива была одной из Эльсион Лакар, и потому любая житейская грязь не могла коснуться ее. Любой образ в ее мыслях претворялся в нечто прекрасное и чистое, в нечто, достойное самой лучшей участи.

Ренье с его служением женщинам был нежнейшим партнером в игре в жизнь и смерть…

Она увидела его стоящим со шпагой в руке. Он был очень бледен, с темными, ввалившимися глазами, с волосами, прилипшими ко лбу.

Вокруг густой толпой собрались любопытные. Кажется, Ренье не замечал их. Эскива поняла это с первого же мгновения. Он был один на один с каким-то одному ему видимым злом. И Эскива сразу ощутила себя на стороне этого одинокого человека со шпагой в руке. О, чем бы ни было зло, ему противостоящее, оно должно быть унижено, брошено на землю, пригвождено и оставлено, раздавленное, в пыли!

Перед Ренье появился второй человек – тоже вооруженный, – и Эскива возненавидела этого второго. И даже не столько его самого, сколько все то зло, что он воплощал собой.

Они сошлись в поединке. Эскива наслаждалась каждым нанесенным ударом: она понимала все, что делал Ренье, понимала так ясно, словно сама была – им. Она угадывала каждый его следующий шаг и безошибочно знала, когда он нанесет решающий удар.

Губы ее шевелились, как будто она вместе с чтецом повторяла заветные стихи. Она дышала вместе с ним, и, когда он мимоходом вытер рукавом рубашки лоб, Эскива поняла, что и у нее между бровей выступили капельки влаги.

В свете фонаря пролетела чужая шпага и вонзилась в землю между камнями мостовой. Блики от нее, качающейся, побежали по стене таверны, и все смешалось перед глазами Эскивы, потому что она смотрела теперь на мир сквозь огромные слезы. Она часто дышала и не слышала, как кто-то рядом с ней удивленно проговорил:

– Ох, как девчонку-то трясет!

Она видела, как рядом с Ренье появился ее брат. Они поговорили как старые друзья – коротко, сердечно. Эскиве были совершенно ясны их отношения. Если они действительно намерены убить ее – она поддастся. Она хочет играть с ними в их игру.

Гайфье услышал от своего старшего друга какую-то очень странную вещь. Эскива поняла это по тому, как изменилось лицо брата. Он отшатнулся, едва ли не испуганный. Ренье грустно улыбнулся ему вслед, когда мальчик повернулся и быстро пошел прочь, пробираясь сквозь толпу.

И тут Эскива, больше не раздумывая, нырнула под стол, перегораживающий улицу, и выскочила прямо перед Ренье.

От неожиданности он вздрогнул.

– Что, страшно? – фыркнула Эскива.

– Прости, милая… – Он вздохнул. – Должно быть, я пьян. Ты появилась слишком внезапно. В прежние времена я, вероятно, успел бы уследить за тобой взглядом, но теперь явно утратил сноровку.

– Ну вот еще, не прибедняйтесь, – сказала Эскива.

Она с трудом могла устоять на месте, все вертелась и приплясывала, но Ренье все-таки сумел рассмотреть ее выбеленное пудрой лицо и блестящие светлые глаза. Волосы девочки были увязаны платком, юбка и рубаха навыпуск явно были ей велики.

Он наклонился над ней – она была ниже его ростом почти на голову.

– Кто ты, милая?

– Женщина, – сказала девочка.

– Это многое объясняет.

Дыхание Ренье скользнуло по ее щеке, и она облизнулась.

– Завтра в роще, у Графского источника. Знаешь это место?

– Знаю…

– Завтра, – повторила Эскива. Она уперлась ему в грудь руками, сильно оттолкнулась и убежала. Миг спустя девочка уже скрылась в ночной темноте.

Ренье потер лицо ладонями. Возвращаться во дворец было еще рано, и он медленно пошел сквозь праздник назад, через стоящие открытыми городские ворота – к спящему дому дяди Адобекка.

Праздник все шумел, уверенно и мощно, не зная усталости и даже не ведая о том, что настанет час, когда общая веселость вдруг иссякнет, сменится утомлением и растает в предрассветных сумерках. Но когда это все-таки случилось, Ренье уже крепко спал.

Пиндар был совершенно прав, когда утверждал, что Эскива предпочитает ходить одними и теми же путями. И одним из самых любимых мест юной королевы был Графский источник в небольшой роще, что находилась сразу за городом, стоит лишь немного отъехать от внешней стены, опоясывающей столицу.

Обычно ее величество проводила там время за рисованием, находясь под охраной двух преданных стражников и какой-нибудь фрейлины. Фрейлина, как правило, больше была занята милой болтовней с одним из стражников, нежели интересовалась обществом королевы. Ну вот о чем можно разговаривать с ее величеством, если ее величество на все попытки завязать надлежащий легкий разговор отвечает «не мешайте», или «угу», или, того хуже, «довольно глупостей».

Эскива полностью погружалась в свои фантазии. Рассматривая потом работы своей юной повелительницы, фрейлины сходились в одном: никак не поймешь, как ей удается, глядя на самые обычные цветы, деревья и маленький ключ, что бил между корнями очень старого и многократно перекошенного клена, создавать столь удивительные, столь далекие от обыденности картины! Где она, к примеру, отыскивает своих бегущих единорогов, летящих русалок с лицами, похожими на цветы, и шагающих птиц с улыбающимися масками в клювах? Сколько ни старались бедные фрейлины, сколько ни всматривались они в окрестности Графского источника, ничего подобного они и близко не видели.