переглянулись, и герцогиня, слегка пожав плечами, ответила:

-- Как скажете. Мадам Берк, ступайте, пожалуйста, к себе. И спокойной вам ночи.

-- Благослови вас Господь, ваша светлость, – фрейлина поклонилась, и захватив с собой Бертину, ушла.

Некоторое время Анна молчала, но герцог не начинал беседу, мрачно рассматривая скатерть на столе. Наконец она потеряла терпение:

-- Максимилиан… Что вы хотели мне сообщить? Что-то случилось?

Муж резко поднял голову и, внимательно приглядываясь к ней, ответил:

-- Анна, я прошу у вас даже не доверия, а понимания. Ситуация слишком… слишком сложная.

-- Я слушаю вас.

-- Ваш дядя, герцог Фернандес де Веласко, стал послом при дворе его королевского величества Алессандра дель Канетто.

Анна замерла, размышляя: «Боже мой! Я так счастлива, что вырвалась оттуда. И вдруг такое вот напоминание. Слава богу, что мне нет нужды встречаться с ним! Но… Чем именно расстроен Максимилиан?»

-- Что вас смущает?

Герцог машинально встал, собираясь пройти по комнате, но почти тут же уселся вновь: слишком малы были эти апартаменты. Тема была щепетильная и неловкая. Он не знал, как к ней подступиться, но отвечать было необходимо:

-- Я понимаю, что вы рады будете встрече с вашими родственниками, Анна, но… У меня есть огромная просьба.

-- Слушаю.

-- Я прошу вас сохранить в тайне тот момент, – он отвернулся, делая вид, что смотрит в иллюминатор, – что наш брак не консумирован.

Смех жены так удивил его, что он даже не сразу сообразил, что спросить.

-- Что… Почему вы… Анна, что смешного я сказал?!

-- Максимилиан, если вы думаете, что я горю желанием повидать свою родню, то вы ошибаетесь. Я приложу все усилия, чтобы больше никогда в жизни не сталкиваться с ними.

-- Но… Но почему, Анна?! Они ведь ваша семья? Они любят вас и заботились о вас. Я не понимаю… -- его действительно поразила эта странная и неуместная вспышка веселья.

Анна отсмеялась и ответила:

-- Максимилиан, вам достаточно будет знать, что любящая тетя звала меня Жабой. А любящего дядю я видела считанные разы: ему не было до меня никакого дела. Так что можете быть спокойны. Я совершенно точно не побегу жаловаться им.

-- Понятно, – герцог задумчиво покивал головой и вдруг добавил: -- Я ничего не знаю о вас, Анна. Совсем ничего.

-- Я знаю о вас не многим больше, – парировала она. – И моей вины в этом нет, ваша светлость.

-- Позволите завтра днем пригласить вас на прогулку, леди Анна? – Максимилиан обращался к ней весьма официально, и только улыбка говорила о том, что он просто шутит.

С этого дня он выкраивал время и на прогулки, и на вечерние посиделки с женой. И ни разу не дал ей понять, что он торопится.

«Пусть Луи сперва сам женится и после разбирается в своей собственной семье. Думаю, эту тему я обсуждать ему больше не позволю. В конце концов, именно эта удивительная девушка теперь и есть моя семья. А его все это не касается.»

Пожалуй, это был первый внутренний «бунт» герцога против брата.

Разговаривали они много и о разном. Разумеется, о факте попаданства Анна не упоминала, просто сказала, что в ночь катастрофы и гибели сестры частично утратила память. Но об отношениях и жизни в доме дяди врать не стала, так же как и о монастырском заключении.

Для Максимилиана, выросшего в неге и любви, в относительной свободе франкийского двора, все это было похоже на некую жутковатую сказку. Сам он охотно рассказывал о своем детстве, но волей-неволей возвращался к её семье.

Часто спорили о стихах, Анна пыталась объяснить, что вовсе не подбирает рифму, что когда стихотворение «созрело» в ней, оно просто выливается на бумагу. О поэзии Макс был готов рассуждать часами, и это был еще один пунктик, где жена казалась ему недосягаемым образцом.

Беседовали и об Эталии. Макс знал страну только по отзывам, но мечтал послушать местных трубадуров.

-- Мне привозили оттуда несколько свитков. Их стихи удивительно музыкальны, Анна. Если вы позволите, я принесу китару и спою.

-- Я буду рада, Макс.

Он улыбнулся и сказал:

-- Так меня зовет только брат.

-- Вы против…?

Они стояли у борта почти на носу судна и разглядывали теряющийся вдали берег: ближайшую неделю больше не будет земли, только бескрайнее море и волны. Погода была самой благоприятной, солнечной, но не жаркой, благодаря легкому ветерку.

На Анне был прелестный ситцевый туалет в мелкий голубой цветочек, широкий пояс с серебристой пряжкой и небольшие сережки с нежными аквамаринами. Макс украдкой любовался ею и думал: «Жаба… Да ее тетка просто безумна! Это сколько ненависти нужно иметь к собственным племянницам, чтобы вот так травить их?! Может, и к лучшему, что брак не консумирован. Иначе не было бы вот этих удивительных минут…»

Пригодилась и скамеечка. Макс притащил ее из каюты, и Анна, встав, теперь тоже могла любоваться тающей за ботом береговой линией, парусами стоящих в порту судов и плывущих недалеко от них двух рыбачьих лодок.

Вернулись к столу, где стояла ваза с фруктами и прохладный напиток. В последнем порту Франкии повар запасся некоторым количеством льда и мог побаловать пассажиров.

За китарой Максимилиан сбегал лично, не желая нарушать их уединение. Нет, конечно, на палубе были люди, возились с канатами матросы, но все это им совершенно не мешало. Тем более, что даже мадам Берк сегодня отказалась от прогулки, сославшись на головную боль.

Мне струны благозвучий не подвластны, Их серебро проходит сквозь персты. Они легки, сиятельно-прекрасны, И всё же оглушительно пусты.

Когда б одно, всего одно лишь слово, Мне подсказали эти миражи! И я бы спел тебе, как околдован, Как искренне тобою