— Бабы! — сказала Полина. — Здесь не будем рвать. Найдем в другом месте. Больно уж хороша. Пусть стоит.

И снова они шли по реке и каждый раз восторженно ахали, встречая черемуху, заросли которой ближе к лесу становились все гуще и гуще. А потом возились у костра, ели, пили, положив рядом огромные букеты, и рассказывали друг другу про разные события, про то, что было и не было на их памяти. Слушая их, можно было узнать, в каком году тут набирали много грибов, почему в лесах появилось много сухостоя, отчего стали мелеть реки, но ничего нельзя было узнать о том, где они работают, как ладят со своим начальством, что делают дома, — все это было оставлено в городе, было отгорожено сейчас от них зеленым полем и лесом и этой белой черемухой.

— Так бы и пожила здесь! — сказала Клава, протягивая ноги к огню.

— Приду домой, поставлю букеты в банки, — серьезным тоном сообщила Лизавета, любовно перебирая на коленях ветки черемухи.

Когда съели из кошелок свои нехитрые запасы, попили из бутылок кипяченой воды, тихонько, будто по чьей-то команде, запели.

Удивительно, как хорошо они пели. Тихо, неторопливо, будто думу какую-то про себя думали, будто рассказывали своими немного хриплыми и непривычными голосами о чем-то, что не умещалось в слова песни, но было близко и дорого им. И преображенные песней и окружающей красотой лица их были обращены в этот момент во что-то свое, в себя — они и смотрели даже в разные стороны: Лизавета на букет, Клава на потрескивающие сухие лапки елей в костре, Полина куда-то вдаль, через стенку осинника, в глубь леса, который тихо стоял вокруг, будто прислушивался к нехитрой женской песне про рябину, про березку, про Волгу и будто тоже тихо, совсем незаметно подпевал им.

Это веселое беззаботное лето было последним в жизни Зои. Осенью мать стала прихварывать, и десятый класс Зое пришлось заканчивать в вечерней школе. Сделала она это для того, чтобы высвободить день. Днем она теперь сидела в конторе, которая, как гласила давняя вывеска у расшатанных и вечно раскрытых ворот, принадлежала автобазе № 2.

Сорок грузовых автомобилей, сорок шоферов, приземистое серое здание из огнеупорного кирпича — мастерская, в продолговатых люках которой, у черных верстаков, у висящих на блоках, поблескивающих поршнями и втулками моторов копошились чумазые, в промасленных фуфайках и ватных штанах слесари.

Декабрьское утро раскачивается трудно. Еще сумерки висят над городом и фонари на улицах не погасли, а двор автобазы гудит, рычит, фыркает, и желтые пятна от фар, описывая несуразные дуги, ползают по бетонному забору, по стоящим в ряд самосвалам, разрисованным бортам фургонов, по низеньким окнам конторы: машины отправлялись в самые разные концы города, в район, на базы, на склады, в карьеры, на вокзалы — возить уголь, лес, песок, хлеб, бетон, возить все, что потребуется для строек, для заводов, в магазины, детские сады, в столовые.

Зоины обязанности не требовали долгой науки: сидеть в конторе, записывать путевки, разносить подробные сведения о работе автомобилей по разным ведомостям, собранным в пухлую книгу, а также делать то, что заставят директор, бухгалтер, диспетчер.

Ее маленький, в чернильных пятнах стол почти около дверей конторы.

— Значит, мне опять в Бурмакино! — кривился шофер с новенького самосвала. — Опять загорать по кюветам!

— Опять мне возиться с прицепом! — кричал другой, с отживающего старого ЗИСа.

— Сколько можно таскать эти бревна! — кричал третий с двухосного МАЗа.

Из дверей второй комнаты выходил директор Александр Петрович Щетинин, прозванный за пристрастие к подледному лову водолазом. Засунув глубоко руки в карманы промасленных брюк и щуря глаза, он начинал вышагивать взад-вперед и тут же на ходу произносил речь, делая угрожающие паузы после некоторых слов:

— Об чем разговор, товарищи? — Пауза. — Что за дискуссии? — Пауза. — Вам не нравятся ездки? — Опять длинная пауза. — Зачем же мы тогда недавно совместно говорили, что будем бороться коллективно за график, будем дисциплинированно совершать все операции по перевозке? В чем дело? Где наши коллективные слова, которыми мы писали обязательства? — Снова длинная пауза. — Вы хотите возить в машинах барышень? — Пауза поменьше. — Барышень вы возить не будете. Вы будете возить то, что нужно по составленному плану перевозок…

На эту гневную речь директора никто особенно не обращал внимания, но все же слова о барышнях оказывали ошеломляющее действие, шоферы начинали ухмыляться и замолкали, считая, что словесная зарядка сделана, а насчет того, что возить — уголь, дрова, железные трубы — и где гонять машину — здесь ли, по городу, или в дальнем Бурмакине — у них особых претензий не было, просто им нужно было это директорское напутствие.

Днем Зоя получала дополнительные задания.

— Зоечка, отнесите наряды в облпотребсоюз, — просила бухгалтер, нежная, томная, без единого седого волоса женщина в мужском галстуке. — И потом, — добавляла она, для виду помявшись. — Если вам, конечно, не трудно, у меня вот рецепт от тяжелого давления, а я никак не успеваю в аптеку. И еще, Зоечка… — Бухгалтерша с остервенением выпаливала на счетах очередную дробь и заканчивала с нежным смущением: — Если, конечно, нет очереди в гастрономе, штучки четыре сарделек и сыру грамм двести.

Работы, в общем, у Зои было достаточно.

Она сидела за своим маленьким столиком и, исписав синюю разлинованную страницу в большой конторской книге, смотрела в запыленное окно.

Непреодолимая лень вдруг находила на Зойку: сколько страниц испишет она завтра, послезавтра, за неделю — потом эту книгу заменят другой. Изо дня в день — одни и те же графы, цифры в колонках, названия маршрутов. Она представляла, прикинув в уме, сколько таких книг с разлинованными страницами пройдет через ее руки за год, за два… А дальше?..

Во дворе на грязном снегу, исполосованном автомобильными колесами, около кирпичной мастерской стояли бочки и ящик с песком, на стене висели два красных огнетушителя и небольшой колокол. В колокол били на обед — два дребезжащих удара. Зоя доставала бутерброд с маслом и жевала, сидя за тем же столом и глазея в пустующий двор. Из мастерской выходили слесари, разминались после неудобного сидения в «ямах», курили, о чем-то переговаривались, копаясь в промасленных карманах своих фуфаек, и кидали задумчивый взгляд на забор. Потом кто-нибудь из них, приняв независимую осанку, маршировал к воротам и довольно быстро возвращался, проходя мимо конторы бодрой походкой с глубоко заложенными в карманы руками. Зоя догадывалась, куда он ходил, и, подглядывая на косолапо семенящую фигуру слесаря, почему-то очень боялась, как бы об этом не догадался директор.

К вечеру двор снова наполнялся гудением и фырканьем машин. В контору вваливались шумной ватагой