Остальные были чужими.

Он попятился от них.

Он не удивился. Это просто еще одна загадка. Такая же, как и все остальные, что парадом проходят перся ним каждый день. Как человек в черном, который приносит ему в дом коричневые и белые конверты (счета, чертовы счета, начинает рычать отец). Или как время года, когда люди выставляют в окнах помаргивающие огоньками деревья. Или когда отец и его друзья садятся вокруг стола и пьют странное на вкус питье и смотрят в такие маленькие кусочки картона, которые держат в руках, как будто это самое важное, что есть в их жизни. Он повернулся спиной к происходящему и медленно пошел прочь.

— Не так быстро, мой юный плут, — раздался негромкий голос. — Еще остались голодные рты. — Из темноты выдвинулся золотоволосый мужчина, и сияющие белые пальцы сжали руку Максимилиана повыше локтя. — М-м... и к тому же такой сочный юный парень.

Твари, что когда-то были мужчинами и женщинами городка, хлынули к Максимилиану, разинув рты, их слюна стала розоватой от крови, так жадно высосанной из троих парней.

— Нет! — Страуд поднял руку. — Нет. Этот — для наших друзей под землей. — Он вновь улыбнулся Максимилиану крокодильей улыбкой. — Пройдемся, приятель. И поболтаем по пути.

Страуд взял Максимилиана за руку, как берут, переходя дорогу, за руку ребенка.

— Похоже, та еще буря надвигается, как по-твоему? — Он мягко улыбнулся. — Скажи, откуда у тебя царапина под глазом? — Он легко коснулся щеки Максимилиана, чуть ниже того места, куда пару часов назад клюнула его птица. Это вполне могло сойти за обычное проявление нежности. — М-м, похоже, она сильно саднит. Знаешь, у меня такое чувство, что тебе не очень-то весело было здесь расти. Думаю, здешние люди слишком долго плохо с тобой обращались. Пожалуй, мне повезло. Со мной в детстве возились и, похоже, основательно избаловали. — Он говорил легко, будто болтал с давним знакомым. — Я родился в маленьком городке в Америке. Это было одно из тех местечек, какие любят показывать по телику, хотя вы, бритты, зовете его телевизором, и по правде говоря, это расчудесное изобретение должно было бы превратить Джона Лоджи Бейрда в миллионера вроде Билла Гейтса, знаешь, владельца «Майкрософта»? «Виндоуз»? Никогда о таком не слышал? Ну и ладно, не волнуйся. В общем, я жил в доме из белых досок с верандой и креслом-качалкой на ней, в котором сидела моя бабушка и чистила картошку. Я не слишком быстро иду, нет? Моих родителей звали Марк и Ребекка Страуд. Меня они окрестили Майком Люком — славное сочетание библейских имен, а?

Так рука об руку они шли по полутемной улице. Один — светловолосый, высокий, худой, почти гибкий и с легким, как у танцора, шагом, другой — низенький, темный и унылый, с походкой тяжелой и упорной.

Все еще говоря тем же мягким светским голосом, с той же чарующей улыбкой на губах, Майк Страуд вел Максимилиана Харта вверх на холм к усадьбе Джорджа Леппингтона. И к пещере, что теперь зияла, будто широкий и темный рот, ждущий, чтобы его накормили.

К половине девятого вечера субботы Дэввд Леппингтон вышел из квартиры Электры Чарнвуд на втором этаже «Городского герба». С ним пошел Джек Блэк. Голова гиганта — бритая, в татуировках и шрамах, будто голова Франкенштейна, — поворачивалась вправо-влево, выслеживая любого человека (или существо), который мог бы пробраться мимо инфракрасных сенсоров сигнализации, вмонтированных в стены.

Блэк отключил сигнализацию, которая уже завела предупреждающие завывания: их обоих засекли сенсоры, стоило им войти в вестибюль.

— Я могу поехать с тобой в больницу, если хочешь — Голос Блэка был низким и хриплым.

— Нет. Я думаю, ты будешь в большей безопасности в гостинице вместе с Электрой и Бернис.

— Но ты ведь мне все еще не доверяешь. — Это был не вопрос, а утверждение.

Дэвид остановился и внимательно вгляделся в Блэка его пронизало внезапное озарение:

— Ты же можешь читать мои мысли?

Блэк кивнул:

— Иногда.

— И что я сейчас думаю?

— Ты напуган до чертиков.

— Это еще мягко сказано.

— И там еще мешанина всякого.

— Например?

— Это скорее чувства, чем слова. Ты боишься за людей. За Электру, за Бернис, за старика в больнице. За жителей города.

— Есть еще что-нибудь?

— Да.

— И что?

— Бернис. Она тебе нравится. У тебя возникает теплое чувство, когда ты думаешь о ней. А ты о ней много думаешь.

— Как по-твоему, я ее люблю?

Блэк пожал плечами, собрав морщинами в раздумье лоб.

— Не знаю. — Он снова пожал плечами. — Просто не знаю, что такое любовь.

Дэвид помедлил, глядя на гиганта в шрамах.

— А что я сейчас думаю?

— Что, может быть, ты начинаешь мне доверять. Что в конечном итоге ты не веришь, что я такой уж отъявленный ублюдок. — Безобразное лицо Блэка раскололось усмешкой. — Впрочем, тебе по-прежнему претит моя физия, а?

Дэвид обнаружил, что отвечает ему улыбкой.

— Дай мне время, никто не совершенен.

— Ты хороший мужик, — сказал Блэк. — Это не помешало бы мне вдарить тебе разок и забрать твой бумажник. Ты хороший мужик, но ты слишком себя достаешь, знаешь?

— Поверь мне, Джек, я далеко не святой.

— Ближе всех, кого мне, черт побери, доводилось видеть. Ты так заботишься о тех, кто рядом с тобой, что иногда это тебя внутри напрочь корежит. И тогда это на самом деле причиняет тебе боль.

— Ну, это может быть скорее помеха, чем благо. Каждый должен временами быть немного эгоцентристом. Как по-твоему?

И снова безобразное лицо расплылось в усмешке.

— Я? Я всегда в первую очередь думал о себе. Приходилось. Мать бросила меня, когда мне было пара недель от роду.

На мгновение взгляд глубоко посаженных глаз стал отсутствующим. Дэвиду подумалось, что сейчас он еще что-нибудь скажет о своем, вероятно, жалком, богом забытом детстве. Но Блэк внезапно спросил:

— Кто такая Катрина Уэст?

Дэвид бросил на него пораженный взгляд.

— Катрина Уэст? — Он ошарашенно тряхнул годовой: не мог же он о ней сейчас думать? — Подруга из прошлой жизни, я учился с ней в школе. Почему? В чем дело?

Блэк нахмурился, но отсутствующий взгляд не исчез.

— Забавно. Это пришло, как, ну знаешь, взаправду отчетливо. — Он поглядел на Дэвида. — Она о тебе думает.

— Что она думает?

— Не знаю... это правда сильно, как бы... мощно. Сечешь?