Звонким от искусственной храбрости голосом он пообещал:

— Я… ладно! Конечно!

— Дома-то отпустят?

Тут бы и спохватиться: “Ой, я не знаю… Могут не отпустить. Мама за меня всегда так беспокоится”. Но черт его дернул за язык:

— Людмила отпустит! Я все равно сегодня хотел у нее спать.

Людмила, конечно, отпустила:

— Давай охраняй свою Кудрявую. Дело рыцарское.

Ей-то что! Хорошо ей в доме, полном людей…

5

К Зуевым Винька отправился в восьмом часу. По оврагу идти было не страшно, светила круглая луна. Да и Людмила, накинув пальто, долго смотрела с “палубы” Виньке вслед. И лыжи так весело: хрусть-скрип, хрусть-скрип. Не робей, мол.

Бабушка накормила Виньку и Кудрявую вареной картошкой с молоком, постелила Виньке на узкой, “Ниночкиной” кровати и ушла. Сказала на прощанье:

— К полуночи приду обязательно. А вы допоздна не сидите, ложитесь спать, я дверь своим ключом отопру…

Винька и Кудрявая сели в комнате к столу — плести корзинки и мастерить из фольги цепи для елки.

— Кудрявая, включи радио. Погромче.

— Ага, включи… У нас его отцепили, потому что за три месяца не плачено…

“Начинается”, — обреченно подумал Винька. И даже разозлился на Кудрявую. Про себя, конечно.

— Винь, ты чего молчишь?

— А чего говорить-то?

— Винь, ты что-нибудь говори… А то мне кажется, будто по чердаку кто-то ходит. Скрипит…

И Винька тут же услышал: скрипит, ходит…

— Это… балки скрипят от мороза.

— А если не балки?

— Ты всегда такая ненормальная? Ну, кто там может быть? Медведь, что ли?!

— Я не знаю… А вдруг воры?

— Что у вас воровать-то! — в сердцах выдал Винька.

— Не знаю… Может, пианино.

Виньке сквозь страх сделалось смешно.

— Попробуй вытащи его! — И захохотал старательно.

Кудрявая тоже засмеялась. Стало полегче. И они, посапывая от старания, закончили серебряную цепь, а потом начали вырезать из цветной бумаги флажки.

Но скоро Кудрявой показалось, что кто-то бродит под окнами. Может, и правда бродил…

— Ты своим ужасом хоть кого в могилу сведешь, — с жалобным отчаяньем сказал Винька.

Кудрявая сказала, что не надо про могилу. Потому что и так…

Винька пообещал отрезать ей язык. И подумал: “А прочный ли замок-то?”

…В наше время было бы проще: включи телевизор, и можно перед экраном позабыть о всех страхах. Если, конечно, не смотреть про гангстеров и привидения. Но в ту пору Винька о телевизорах читал только в фантастическом романе писателя Адамова “Изгнание владыки” (там они назывались “телевизефоны”).

Впрочем, телевизор все равно бы не работал. Потому что (вот какое же свинство — все несчастья одно к одному!) электричество все же выключили. Около девяти часов.

Лампочка погасла не сразу: бледнела медленно, будто умирала. Кудрявая несколько раз успела сказать “ой”. Сквозь морозные двойные стекла неторопливо вступил свет луны.

— Не ойкай, а говори, где спички!

Ушибаясь о стулья, они побежали на кухню. Коробок оказался на месте. Керосиновая лампа тоже нашлась — на подоконнике. Ломая спички, Винька зажег фитиль, поставил на горелку пузатое стекло. Желтый свет неохотно растекся по кухне, ходики на стене застучали подчеркнуто громко.

— Винь, давай в комнату не пойдем. Мне кажется, будто там кто-то…

— Сиди здесь, если такая бояка. А я пойду… — И пошел. Потому что еще хуже, если рядом пустая темная комната. И Кудрявая пошла, куда она денется-то? Опять сели к столу. И при свете лампы вырезали еще по флажку. Тени от рук и ножниц разлетались по стенам. Кудрявая ежилась.

Винька сказал с последней решительностью:

— Вот что! Ложись-ка спать! Залезешь с головой под одеяло, там не страшно.

— А ты?

— Я тоже.

Лампу гасить, конечно, не стали. Не глядя друг на друга, разделись, залезли в постели. Винькино одеяло было ватное, тяжелое. Он натянул его до макушки. Кудрявая шумно повозилась и затихла. И стало так беззвучно — до звона в ушах. И сквозь этот звон, сквозь ватную одеяльную плотность все равно слышались ходики на кухне. И скрип за окном.

А дома, у Людмилы, сейчас, наверно, все сидят на кухне, играют в лото или в подкидного. А тихий Никита негромко бренчит на мандолине…

Винька вздрогнул и подскочил: его взяли за плечо. Он перепуганно сел. Кудрявая стояла рядом — с голыми руками и ногами, в холщовой рубашонке до колен.

— Винь, можно я посижу рядышком? А то на чердаке опять…

Винька понял, что сейчас он как есть — в трусах и майке, даже без валенок — вышибет дверь и с воем помчится через овраг, в безопасный дом к сестре.

Он не побежал. Он… со злостью вскрикнул про себя и сломил этот страх. Встал, взял Кудрявую за холодные локти, отвел к ее кровати.

— Ну-ка лезь обратно… — Вернулся к своей постели, прихватил увесистое одеяло и снова пришел к Кудрявой. Забрался на кровать с ногами. Набросил одеяло на Кудрявую и на себя — как шатер. И стало как тогда, под полушубком у печки.

— Глупая. Почему ты с бабушкой не боишься, а со мной… такая…

— Потому что… ты тоже боишься, — догадливо шепнула она.

— Да нисколечко! Вот… честное пионерское! — В эту секунду он не врал. — А ты… теперь тебе ведь тоже не страшно, а?

— Ага…

— Ну вот. И больше ничего не выдумывай.

Тогда она спросила то, что он совсем не ждал:

— Винь, а ты веришь в Бога?

— Ты что? С ума сошла?

— Да нет, я так… — Кудрявая словно чуть отодвинулась. А Винька вспомнил иконку в кухонном углу. Он всегда думал — бабушкина.

— Ну… понимаешь, Кудрявая… это, наверно, кто как хочет. Если человеку верится, то пускай… Может, ему так легче живется…

— Винь… Расскажи что-нибудь.

— Ладно… Помнишь, я рассказывал, что Арамис сделался главным начальником в тайном ордене иезуитов? А д’Артаньян в это время …

— Ты лучше про Рауля. И про Луизу.

— Подожди, надо про все по порядку. Иначе будет непонятно…

По порядку получилось длинно. Винька вдруг понял, что Кудрявая спит, привалившись к его плечу.

— Ну, ты не слушаешь.

— Я слушаю. Я только маленько подремлю. Подожди… Я сейчас. — И прилегла.

И Винька прилег тут же. Зачем уходить, если скоро рассказывать дальше…

Он даже не почувствовал, как вернувшаяся бабушка отнесла его на другую постель.