Льюис пойдет, если сможет. Я бы сама пошла, если бы могла. А ты?

Этот вопрос не приходил в голову, но, конечно, ему двадцать семь лет, и он здоров. Однако Джейми не мог сейчас всерьез подумать о том, что нужно делать, и, отодвинув все, сказал:

– Трудно представить, что ты хочешь на войну. Я всегда считал, ты такая нежная.

– Ну да, я бы предпочла более нежный мир. Но у каждого есть свой предел, тебе так не кажется?

Джейми припомнил, как его захлестнула радость, когда кто-то пристрелил Баркли Маккуина.

– Наверно.

– У меня такое чувство, будто я от злости могу выскочить из кожи. Хочу, чтобы от Германии и Японии остались только пепел и щебень. Хочу налететь на них мстительной валькирией, и пусть заплатят. Валькирии вообще этим занимаются? Никогда не хотела никого убивать, никогда, а сейчас мечтаю засадить пулю Гитлеру прямо промеж глаз. Ты нет?

– Гитлер – что-то абстрактное, как дьявол.

– Но он же не дьявол. Реальный человек. Разве не странно, что у одного человека есть власть запустить войну? Я сильно упрощаю, но ты меня понимаешь. – Сара на мгновение закрыла глаза. – Давай поговорим о чем-нибудь другом. Не хочу тратить наше время на войну. Расскажи мне о своей жизни. Расскажи все.

– Все? Так много, хотя одновременно и мало.

– Нужно с чего-то начать. Как насчет?.. Расскажи, где ты живешь.

– Сейчас в Орегоне. На берегу. Раньше жил в Канаде.

– Ты женат? – Тон был старательно нейтральным.

Он покачал головой.

– А сестра? Замужем?

Значит, мать ничего не рассказала ей о том, что Мэриен приезжала в Сиэтл.

– Вообще-то, Мэриен уже вдова.

Глаза Сары, и без того на мокром месте, увлажнились.

– О, как ужасно. Мне очень жаль. А дети есть?

– Нет, слава богу.

– Да, милость Божья, что им не придется горевать по отцу.

Джейми замялся:

– Я имел в виду немножко другое. Она не хотела детей. Ее муж был нехорошим человеком, но даже будь иначе, она бы их не хотела. Она хочет только летать на самолетах. Ей не хочется быть привязанной к людям.

Сара сосредоточенно нахмурила лоб:

– Быть привязанной к людям – суть жизни. Дети осветили меня, осветили весь мир. Ты не можешь себе представить такую любовь.

Джейми печально улыбнулся:

– Могу или не могу, но не знаю, суждены ли они мне.

Сара откинулась на кушетке и с силой выдохнула:

– Прости. Не знаю, зачем я такое говорю. Но они у тебя будут, уверена.

– Может, да, может, нет. Думаю, я бы их любил. Но еще я думаю, Мэриен сказала бы, что она себя знает. Она хочет жить иначе.

– Мне не следовало судить. Не мое дело, как живет твоя сестра. Или как живешь ты.

Последние слова больно кольнули.

– Знаешь, что мне это напоминает?

– Нет. Что?

– Когда мы гуляли у озера, где познакомились, ты вытянула из меня всю мою жизнь, и я только потом понял, что ничего не спросил у тебя о твоей.

– Я совсем забыла. – Наверное, у Джейми был совсем затравленный вид, поскольку Сара торопливо добавила: – Не тот день и не ту прогулку. Забыла, как ты переживал из-за того, что много говорил. Но и тогда, и сейчас твоя жизнь интереснее моей.

– Нет…

– О, новости. Можешь сделать громче?

Джейми потянулся к колесику. Япония объявила войну Соединенным Штатам и Великобритании. Через минуту Сара велела:

– Хватит.

Джейми опять прикрутил звук и осторожно сказал:

– Как бы я хотел изобрести способ передать тебе все за долю секунды, ты бы знала, и мне не пришлось бы ничего рассказывать.

– А я нет. Люблю узнавать о человеке понемногу.

– Но у нас нет времени. А я не уверен, что смогу все правильно объяснить.

Сара внимательно посмотрела на него:

– Мне всегда нравилась твоя честность. Больше тебе ничего не нужно, чтобы все объяснить.

– Я бьюсь над тем же самым в картинах. Хочу написать слишком большое, поэтому начал думать, что на самом деле хочу изобразить представление о слишком большом. Так понятно?

– Да, думаю, да. Это есть в том морском пейзаже.

– Наверное, меня привлекает невозможность.

Он осторожно, медленно потянулся и взял ее руку в свои ладони. Она позволила.

– Да, – тихо сказала она после паузы. – Невозможно.

– Твоя жизнь продолжилась, как будто меня никогда в ней не было.

– Только внешне.

– А разве не это важно?

– Не думаю. Но я всего-навсего… я обычный человек, Джейми. Ты хотел моего бунта, а я не могла. Не мой путь. Иногда мне хотелось не быть такой приличной, но самое простое объяснение, что у меня не хватает духу. – Она крепче стиснула его руку: – Я всегда желала тебе только хорошего. Я желаю тебе счастья.

– Мне не нравится… Не знаю, как сказать.

– Ты не хочешь, чтобы я желала тебе счастья?

– Нет, но тут есть что-то окончательное. – Он отпустил ее руку и пригнулся: – Для тебя наше лето стало только приятным ритуалом инициации?

По радио сопрано тихо пел какую-то арию. Сара долго думала, глядя на газон.

– Нет, – наконец решилась она. – Но, Джейми, ведь так и должно быть. Разве не лучше нам сейчас решить, что так и было? Я честно не знаю, почему все иначе, почему я до конца не могу освободиться. Но у меня есть жизнь. Дети. И даже если я испытываю по отношению к тебе сложные чувства, что может измениться? – Ее взгляд палил, как прожектор, и Джейми почувствовал себя обнаженным, как будто она могла видеть его самые жалкие, настойчивые надежды и желания. Сара твердо закончила: – Ничего хорошего не выйдет, если мы ляжем в постель.

Упоминание о сексе деморализовало (хотя Сара так и хотела) и вернуло Джейми к реальности. Стараясь говорить шутливо, хотя не обманув ни одного из них, он спросил:

– Ты не думаешь, что это не лишено смысла само по себе?

Внешне Сара оставалась спокойной, но его не покидало ощущение, что она на грани. Он почти ничего не знал о ней, не мог понять, что ей приходится принимать во внимание. Наконец она решительно произнесла:

– Я никогда не оставлю Льюиса. Я люблю его, важно, чтобы ты понял. Так что не вижу смысла. Это лишь причинит нам обоим боль.

Его наполнила грусть, выдавив на поверхность раздраженное разочарование. Он сказал:

– Мне пора.

Сара, не возражая, проводила его к выходу. У двери они остановились.

– Пожалуйста, передай Льюису мои извинения, что я не приду завтра на ужин.

– Передам. – Она помедлила: – Что ты будешь делать? Пойдешь в армию?

– Не знаю.

– Не хочешь знать.

– Разумеется, нет.

– Ведь раньше тебя приводила в бешенство мысль о животных, с которыми дурно обращаются. Разве ты не чувствуешь того же, когда речь идет о людях? – Сара, раскрасневшаяся, с влажными глазами, замолчала и положила ему руку на локоть: – Мы обязаны быть смелыми.

Джейми видел, что ее согревает собственная праведность. Соблазнит ли и его подобным образом мысль о своей добродетели? Как можно сохранить ясный взгляд, смотря на мир сквозь врожденный туман самодовольства?

– Отцу ты даже не возразила.

Ее рука упала.

– Ты можешь сравнивать?

– Я только хочу сказать, что легко советовать другим быть храбрыми, когда сам всегда выбираешь безопасную дорогу.

– Как несправедливо. Не все так свободны, чтобы, как ты, выбрать собственную дорогу.

– Выбор, да. Ты сказала, что хотела бы не быть такой приличной. Это было в твоих силах, но ты каждый раз поступала так, как от тебя ожидали. Ничего страшного, только не притворяйся, будто кто-то тебя такой сделал.

– Я не притворяюсь!

– Ладно!

Они яростно смотрели друг на друга. Сара рывком распахнула дверь, и Джейми вышел, нахлобучил шляпу и услышал, как хлопнула сзади дверь, но он решительно смотрел вперед, вдаль.

За дверь, по улице, из города. И оно появилось – решение.

Нью-Йорк

Апрель 1942 г.

Четыре месяца спустя

Мэриен зашла в здание с Пятой авеню, и портье, проведя ее по черному мраморному вестибюлю, поручил опеке лифтера с латунными пуговицами. Тот, осмотрев посетительницу, едва заметно ухмыльнулся, закрыл двери, поднял рычаг – рычаг управления, решила Мэриен, – и они поехали вверх. Интересно, а в чем другие летчики приходят на собеседование, подумала она.

– Ваш этаж, мисс.

Оставшись одна на лестнице, Мэриен постояла, чтобы собраться, разгладила брюки, поправила бортовой