– Жан-Люк! Сюда! – Пьетро стоял в тени с группой людей на противоположной стороне лагеря, подзывая его знаками. С трудом переставляя ноги в глубоком снегу, он добрался до них. Они как-то странно молчали.

– Смотри сюда, – нервно произнес Пьетро и показал наверх. – Вон там, под самым козырьком. Вон, видишь?! Ниже метров на шесть-восемь. Видишь трещины?

Жан-Люк их увидел. Его мошонка задвигалась и сжалась. Это были уже не трещины во льду, а глубокие разломы. Пока они смотрели на них, раздался низкий глубокий стон. Вся масса козырька словно шевельнулась. От нее отвалился маленький кусок льда со снегом. Набирая вес и скорость, он загрохотал вниз по крутому склону. Они замерли в шоке. Лавина, теперь уже тонны снега и льда, остановилась в каких-то пятидесяти шагах от них.

Один из рабочих нарушил молчание:

– Будем надеяться, что вертолет не понесется назад, как какой-нибудь камикадзе, это может сработать как детонатор, аmicо. Даже легкий шум способен теперь оторвать этого stronzo от скалы.

В небе недалеко от Казвина. 15.17. После того как почти два часа назад Чарли Петтикин с Ракоци – человеком, которого он знал как Смита, – покинули Тебриз, Петтикин вел 206-й как можно прямее и ровнее, надеясь, что агента КГБ это убаюкает, и он уснет или по крайней мере станет менее бдительным. По той же причине он избегал разговоров, спустив наушники на шею. Через какое-то время Ракоци оставил свои попытки завязать беседу и просто смотрел в окно. Но все время оставался настороже и автомат держал у себя на коленях с пальцем возле планки предохранителя. И Петтикин все гадал про него: как его зовут, кто он такой, к какой банде революционеров принадлежит – федаин, моджахедин или сторонники Хомейни, – или он из лоялистов, полицейский какой-нибудь, или военный, или из САВАК, и если так, то почему ему так важно попасть в Тегеран. Петтикину ни разу не пришло в голову, что его пассажир может быть русским, а не иранцем.

В Бендер-э-Пехлеви, где дозаправка шла мучительно медленно, он не делал ничего, чтобы нарушить монотонность этого процесса, просто расплатился последними из оставшихся у него американских долларов и смотрел, как наполняются баки его вертолета, потом подписал официальную расписку компании «Иран Ойл». Ракоци попытался разговориться с заправщиком, но тот держался враждебно, явно опасаясь, что его могут увидеть, пока он заправляет этот чужеземный вертолет, и еще больше испугавшись при виде автомата, лежавшего на переднем сиденье.

Все время, что они провели на земле, Петтикин прикидывал, насколько велики его шансы, если он попробует завладеть автоматом. Возможности так и не представилось. Автомат был чешский. В Корее он таких навидался полно. И во Вьетнаме. Господи, подумал он, кажется, миллион лет прошел с тех пор.

Он вылетел из Бендер-э-Пехлеви и сейчас держал курс на юг на высоте триста метров, следуя за дорогой на Казвин. К востоку ему был виден пляж, где он высадил двух десантников. В который раз он задумался, откуда им было известно, что он должен был лететь в Тебриз, и что у них было за задание. Господи, надеюсь, у них все получится – что бы там ни должно было получиться. Наверное, что-то очень срочное и важное. Надеюсь, я еще увижу Росса, хорошо было бы…

– Чему вы улыбаетесь, капитан?

Голос прозвучал в его наушниках. В этот раз при взлете он по привычке надел их как следует. Он посмотрел на Ракоци и пожал плечами, потом вернулся к своим приборам и наблюдению за местностью. Над Казвином он повернул на юго-восток следуя вдоль шоссе на Тегеран, и снова ушел в себя. Терпение, говорил он себе, и тут увидел, как Ракоци напрягся и придвинул лицо ближе к стеклу, глядя вниз.

– Возьмите влево… чуть-чуть влево, – возбужденно приказал Ракоци, целиком сосредоточившись на том, что увидел внизу. Петтикин слегка накренил машину влево; Ракоци оказался у нижнего борта. – Нет, больше! Разверните машину.

– Что там такое? – спросил Петтикин. Он увеличил крен, заметив вдруг, что его пассажир убрал руки с автомата на коленях. Его сердце забилось быстрее.

– Вон, внизу на дороге. Вон тот грузовик.

Петтикин не стал даже смотреть вниз. Он не сводил глаз с автомата, тщательно прикидывая расстояние, чувствуя, как сердце стучит в ушах.

– Где? Я ничего не вижу… – Он увеличил крен еще больше, чтобы быстро развернуться и лечь на новый курс. – Что за грузовик? Вы имеете в виду…

Его левая рука метнулась в сторону, ухватила автомат за ствол и неуклюже пропихнула его через раздвижное окошко в кабину позади них. В тот же момент его правая рука на ручке управления еще больше пошла влево, потом резко дернула ее вправо, еще раз влево-вправо, яростно раскачивая вертолет. Ракоци был захвачен врасплох, его голова врезалась в борт, на мгновение оглушив его. Петтикин тут же сжал левую руку в кулак и неумело саданул его по челюсти, надеясь оглушить окончательно. Но Ракоци не зря занимался карате, реакция у него была отменной, и он успел поднять руку, блокируя удар. Ничего не соображая, он ухватил руку Петтикина за кисть, восстанавливая силы с каждой секундой; оба отчаянно пытались одолеть друг друга, а вертолет начал опасно заваливаться набок, по-прежнему оставляя Ракоци снизу. Сцепившись, они боролись; ремни безопасности мешали обоим. Оба прилагали бешеные усилия; Ракоци, у которого были свободны обе руки, понемногу начинал одолевать.

Петтикин ухватил ручку управления коленями и освободившейся правой рукой снова ударил Ракоци в лицо. Удар до конца не получился, но его сила заставила Петтикина потерять равновесие, колени не удержали ручку, толкнув ее влево, и тонкий баланс ног на педалях управления рулевым вином нарушился. Вертолет тут же завалился набок, потерял всякую подъемную силу – никакой вертолет не может лететь сам по себе даже секунду, – центробежная сила еще больше сместила его вес вбок, и в кутерьме схватки кто-то толкнул рычаг управления общим шагом винта вниз. Вертолет рухнул, потеряв всякое управление.

Петтикин в панике бросил бороться. Слепо орудуя руками и ногами, он попытался восстановить управление машиной, двигатели взвыли, стрелки приборов обезумели. Руки, ноги и подготовка – против паники. Он пережал ручку в одну сторону, потом пережал в другую. Они пролетели двести пятьдесят метров, прежде чем ему удалось выровнять машину и перейти в горизонтальный полет; сердце колотилось и ныло невыносимо, припорошенная снегом земля была под ними в пятнадцати метрах.

Его руки дрожали. Трудно было дышать. Потом он почувствовал, как что-то твердое больно ткнулось в бок, и услышал ругательства Ракоци. Он тупо осознал, что язык был не иранский, но не мог сказать, какой именно. Повернув голову, он увидел искаженное яростью лицо, тускло-серый металл короткого пистолета-пулемета и обругал себя за то, что напрочь о нем забыл. Сердитым жестом он попробовал отпихнуть его от себя, но Ракоци еще сильнее прижал дуло сбоку к шее.

– Прекрати это, или я тебе башку снесу ко всем чертям, мать твою!

Петтикин тут же заложил крутой вираж, но ствол еще сильнее вжался в шею, причиняя ему боль. Он услышал, как щелкнул предохранитель, потом затвор.