– В смысле? – не понял Винчи.

– Все они покончили с собой, – рассказала Лариса. – Не выдержали того, как к ним стали относиться.

Джа с трудом удержался от того, чтобы не присвистнуть.

– Я тоже думала, что умерла, и творила вещи, за которые мне перед тобой стыдно, хотя ты не знаешь даже половины из них. Я не чувствую себя виноватой, потому что все, что я вытворяла, было осознанным выбором, я вела себя так, как считала нужным, но перед тобой мне стыдно, – Лариса тихонько вздохнула и потерлась щекой о ненастоящую… о такую настоящую руку своего мужчины. – Я считала себя мертвой. И так продолжалось до тех пор, пока я не встретила тебя. Пока не увидела твои глаза. Пока ты не прикоснулся ко мне… Наша встреча была случайной?

– Я о тебе слышал, читал, иногда задерживался на твоих фото, но впервые увидел в клубе «GottoNY», и там…

– Ты влюбился?

– Да, влюбился, – очень серьезно подтвердил Винчи. – Я знаю точно, потому что никогда раньше не испытывал ничего подобного. – Он потянулся, крепко поцеловал Ларису, отстранился, дождался, когда она открыла глаза, взял женщину за руку и накрыл ладонью вытатуированный на груди крест. Простой черный крест. – Помнишь, ты о нем спрашивала?

– Ты ответил уклончиво.

– Сейчас я расскажу, и между нами не останется тайн. Твоя прошлая жизнь развеется, и мне придется на тебе жениться.

– Я замужем, – счастливо рассмеялась Лариса.

– То есть ты против?

– То есть, прежде чем жениться, тебе придется разобраться с моим мужем.

– Согласен.

Она перестала смеяться и очень серьезно сказала:

– Тогда рассказывай.

Потому что поняла, что Джа подобрал слова.

И не ошиблась.

– Мне было двадцать лет, – медленно начал он, продолжая прижимать ладонь Ларисы к своей груди. – Впрочем, это не важно… Важно то, что все это случилось в ночь «Пасхального предупреждения». Помнишь ту историю?

– Первые серьезные беспорядки в Европе, – кивнула Лариса.

– В семнадцати странах, – подтвердил Джа. – Новые европейцы запретили праздновать Пасху в семнадцати странах. Христианство постепенно вымывалось из жизни: с гербов и монет исчезали символы, закрывались и сносились церкви, запрещалось упоминать христианство в учебниках… то есть о христианстве разрешалось рассказывать, но только плохое. Подчеркнуто плохое, целенаправленно выставляя христиан жестокими и подлыми людьми. Так продолжалось много лет, а апофеозом стало «Пасхальное предупреждение»: новые европейцы сказали, что не гарантируют безопасности тем, кто соберется праздновать Пасху. В смысле, обещают неприятности. А полиция самоустранилась, поскольку «явных угроз жизни и здоровью граждан» в обращении не было.

– Ты пошел к храму, – догадалась Лариса.

– Разумеется.

– Зачем?

На этот вопрос Джа не ответил, не видел смысла объяснять очевидное.

– Нас собралось немного, в основном старики. Я мог бы сказать, что пришли те, кому Пасха была действительно важна, но это было бы неправдой. Несмотря на гонения, верующих в Европе оставалось много, но у храмов собрались те, кто не испугался. Нас оказалось мало, а их – толпа. Среди нас было много стариков, а враждебная толпа состояла из боевиков и безжалостного молодняка. У нас не было и шанса. – Голос Винчи дрогнул. – Тебе интересно, что было потом?

Очень долго, почти минуту, Лариса смотрела Джехути в глаза, а после молча кивнула.

– Меня распяли около подожженной церкви.

– Боже… – у нее расширились глаза.

– Сказали, что я похож на Иисуса. Смеялись. Заставили стариков встать на колени и смотреть, как меня прибивают к кресту. Крест приготовили заранее – видимо, таков был план. Священнику велели прочитать молитву, когда он закончил, сказали, что пора снимать святого… И отрубили мне руки.

– Боже… И после этого ты… – Винчи почувствовал, что ладонь, накрывающая черный крест на его груди, задрожала. – Ты уверовал?

– Не уверен, – честно ответил Джа.

– А крест?

– Я жалею, что в ту ночь его на мне не было.

И она укорила себя за вопрос, потому что иначе этот мужчина ответить не мог.

– Как ты выжил?

– Чудом, – не стал скрывать Винчи. – Узнав о тех событиях, а я был далеко не единственным пострадавшим в «Пасхальное предупреждение», А2 отыскал всех, кого сумел найти, кого спасли врачи, и предложил принять участие в испытаниях «Feller BioTech». В то время ему запрещали втыкать maNika в людей, а мы были готовы на все. Точнее, многие из нас. И если тебе интересно, любовь моя, то первым человеком, которому успешно подсадили нейрочип, был я. Я обрел искусственные руки, тогда их еще не называли пингами, за несколько лет до пандемии. Ты ведь наверняка знаешь, что технология была готова задолго до некроза Помпео. А2 готовился спасать людей, но все вышло иначе, и ему приказали делать из людей пингеров. И тогда А2 впал в ярость.

И он замолчал, ожидая вопроса. Он знал, что не удивил Ларису рассказом о том, что нейрочип изобрели задолго до пандемии, и хотел понять, знает ли его женщина о том…

– Скажи мне то, чего я боюсь услышать больше всего на свете, – прошептала Лариса, не вытирая выступившие на глазах слезы. – Ты скажи. Сейчас.

И похолодела, услышав то, что боялась услышать больше всего на свете.

– Я – орк, любовь моя: убежденный, конченый, бешеный, – она почувствовала, как бьется сердце Джа под ее ладонью. – Я – один из тех, с кем Орк очищал Окситанию и поднимал ее с колен. Я верен Орку, потому что он дал мне вторую жизнь и указал путь, которым я следую. Я верю в то, что говорит Орк, и сражаюсь за его слово. И пока орки в походе, мне не будет покоя, любовь моя, и я не смогу спрятаться с тобой от мира, как хочу больше всего на свете.

– Когда поход закончится, орки окажутся вне закона.

– Нет, любовь моя, когда поход закончится, орки дадут миру новый закон и вернутся в тень, как было всегда. Мы без жалости и сомнений сокрушим всех, кто встанет на нашем пути. Мы победим, любовь моя, в этом нет сомнений.

– Или вы все умрете, – она не рыдала, но слезы лились потоком.

– Или мы все умрем, – подтвердил Джа, вытирая глаза Ларисы и нежно их целуя. – Но ведь мы и так мертвы, любовь моя, мы все живем в долг в ожидании смерти, которая никого из нас не обойдет своим вниманием.

The Washington Post: «В ходе разгона демонстраций, проводившихся противниками “закона Томази” в крупнейших городах страны, арестовано не менее семи тысяч человек. Особенно массовыми демонстрации стали в Нью-Йорке, Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. Однако наблюдатели предлагают обратить внимание не столько на честных граждан, требующих уважения к своим правам, сколько на гангстеров, которые явно планируют воспользоваться стихийными протестами…»