Понадобилось полное поражение русской армии в компании 1806-07 годов, чтобы отрезвить (до некоторой степени) русского императора, побудив его заключить Тильзитский мир.

И вот именно теперь, когда ситуация радикально изменилась, и в Петербурге вздрагивают при мысли о новой войне с дьявольски удачливым корсиканцем, этой войны захотел Наполеон.

Желание это было продиктовано стремлением к тому, чтобы в Европе уже не осталось никого, имеющего хотя бы условную самостоятельность, а вовсе не какой-то угрозой со стороны России (прочно, казалось, увязшей шестилетней войне с турками). Именно этим и объясняется его самоубийственный выбор.

А уж после поражения России, рассуждали в Париже, Англия просто не сможет продолжать сопротивление. (29,31)

И еще одно обстоятельство толкало его к этой войне едва ли не в большей степени – именно через Россию (и с ее помощью) он собирался вторгнуться в Индию. (28;106,13,274)

Но просто так, ни с того ни с сего начать войну, что с легкостью мог сделать Первый Консул революционной Франции Бонапарт, для императора Наполеона было, как бы это лучше выразиться – неприлично, что ли?

И Наполеон начинает искать предлог. Он регулярно вызывает к себе посла России в Париже, князя Куракина, и обрушивает на него обвинения, претензии и угрозы, на которые ни посол, ни Петербург внятно ответить не могут, не понимая: в чем тут дело. (29,29)

Только спустя какое-то время, приходит осознание того, что все французские придирки можно свести к сакраментальному «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Происходившее вызывало недоумение даже у его маршалов и сановников, не говоря уже о простых французах – чего ради императору желать очередной большой войны, стремясь нарушить столь выгодный мир?

Но гениальному полководцу (может быть – самому гениальному в истории человечества), взбрело в голову пойти на Лондон через Москву.

Он имел, казалось, все основания рассчитывать на победу. Он располагал более чем шестисоттысячной армией, мог пополнить ее хоть и не очень надежными, но достаточно многочисленными контингентами стран покорной ему Европы, точно так же как материальные ресурсы почти всей Европы были к его услугам. Умение и талант его полководцев были хорошо известны. На его стороне выступили оба прежних союзника Петербурга, за интересы которых было пролито немало русской крови – Австрия и Пруссия (хотя их армии и приняли участие в войне, но никакой пользы Бонапарту не принесли). За участие в русском походе, Пруссия даже пыталась выклянчить у Бонапарта Курляндию. (29,41)

И хотя о русских солдатах и офицерах повелитель Франции, по предыдущим войнам был достаточно высокого мнения, но русский генералитет ни во что не ставил, за исключением Кутузова, да еще Багратиона (как выяснилось позже, напрасно). (28,259)

Кроме того, благодаря широкой шпионской сети (хотя агентов класса Талейрана в его распоряжении, разумеется, не имелось), он знал, что Россия лихорадочно пытается подготовиться к войне, но весь характер этих приготовлений свидетельствовал, что русские тем самым только облегчат ему дело. Вышеупомянутые приготовления вели прусские советники, пользовавшиеся полным доверием царя и планировавшие войну по свои старым рецептам – а значит, бояться было нечего. Вдобавок, значительные силы русской армии скованы на турецком театре военных действий. (23,Т.1,247)

И, разумеется, он не предполагал, что может столкнуться со всенародным сопротивлением, хотя уже имел в этом отношении печальный опыт испанской кампании.

Двадцать четвертого июня 1812 года Великая Армия перешла границу Российской Империи. Одновременно войну России объявили Пруссия и Австрия – и это при том, что до того они совсем недавно планировали новый совместный с ней поход против Франции.

Далеко не все сподвижники Бонапарта разделяли его стопроцентную уверенность в успехе, но никто не предполагал, что не пройдет и полугода, как шестисоттысячная Великая Армия перестанет существовать

«Рок влечет за собой Россию, ее судьбы должны свершиться», – так обратился он к солдатам в приказе о начале войны. В этот день и впрямь решилась судьба, но, как выяснилось совсем скоро, судьба самого императора.

С самого начала все пошло не так, как он задумывал. Не удалось разбить русские части, навязав генеральное сражение вблизи границы; не удалось разгромить порознь корпуса Барклая де Толли и Багратиона. Русские генералы оказались не такими уж бездарными. Русская армия буквально в последний момент выскользнула из мышеловки пресловутого Дрисского лагеря, где ее ожидал неизбежный разгром. (23,Т.1,348)

Наконец, незадолго до Смоленской битвы, Россия заключила мир с Турцией и получила возможность перебросить против Бонапарта свежие части.

Зато у Наполеона появился могучий союзник – непреодолимый и усиливающийся буквально с каждым новым известием страх, перерастающий в настоящий ужас, охватывавший верхи русского общества, при мысли о дальнейшем. Двор и ближайшее окружение царя все более погружался в состояние, близкое к панике.

Многие, несмотря на явную гибельность подобного решения (именно подобного развития событий как раз и добивался Наполеон), требовали дать генеральное сражение, возможно, движимые характерным для напуганных людей ощущением того, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Главнокомандующего – Барклая де Толли, всеми силами этому сопротивлявшегося, открыто обвиняли в измене.

Между тем, в гуще простого народа, и не только среди крестьян, но и среди солдат, слухи ходили самые разные. Вплоть до того, что сам Александр, тайно просил Наполеона войти в Россию, и помочь ему освободить крестьян. Или даже, что Наполеон – ни кто иной, как сын Екатерины II, идущий занять будто бы принадлежащий ему по закону трон. Во многих местах, в тыловых губерниях происходили крестьянские волнения, зачастую весьма серьезные. (28,280)

Отчасти и поэтому – из страха вручить крепостным крестьянам оружие – всенародное ополчение, на которое возлагались немалые надежды, так и не было по настоящему созвано.

Потом было назначение Кутузова, Бородинское поле, ставшее по праву знаменательной вехой в истории, хотя не одно оно решило судьбу наполеоновской империи; и вступление победителя в почти покинутую жителями Москву.

Стремясь побудить Александра к заключению мира, Наполеон из взятой Москвы грозится отторгнуть у России и передать Польше земли чуть ли не до Москвы, а на Дону учредить, якобы, ни много ни мало, «казачье королевство»(?!).(6,20)

Он даже обдумывает вопрос о том, чтобы принять декрет об освобождении крепостных крестьян, однако, по его собственным словам, будучи якобы ненавистником всяческих революций, а возможно, страшась стихии всеобщей крестьянской войны, от этой мысли отказался.

Тем временем «в Петербурге после сдачи Москвы царила паника: там начали уже складывать вещи, и уезжать. Больше всех торопилась Мария Федоровна… Она хотела скорого заключения мира. Константин хотел того же, Аракчеев оробел, и тоже очень хотел мира»(28,283). Более того, к миру склонялся, в принципе, и сам Кутузов.